Богдан Сушинский - На острие меча
— Улич! — ничего не ответил поручику князь Гяур. — Пошли гонцов, собери воинов. Пусть прекращают преследование.
— Будет выполнено.
— Хозар! Дозор — в сторону Ямполя! Сейчас мы пойдем туда и попытаемся остановить главные силы татар.
— Князь! Князь! — послышалось со склона холма, на котором еще недавно восседал Кагарли-бей. — Мы задержали татарского гонца!
Гяур по голосу узнал, что кричит Мамлюк, и удовлетворенно отметил: «А ведь неплохо воюет, старается».
— И все же я буду проситься на службу к вам, — напомнил о себе поручик, когда Гяур снова сел на коня. И помчался вслед за ним.
— А вас не пугает, что мы будем служить разным богам, поручик?
— Потому что я католик?
— Не только поэтому.
Когда они подъехали, гонец уже стоял на коленях со связанными руками, а Мамлюк держал у его горла кинжал.
— Он что-нибудь успел сказать?
— Что он гонец. Ахмет-Гирей послал его к Кагарли-бею сообщить о том, что войска кяфиров разгромлены и что он ждет его с победой у стен Ямполя.
— Не Каменца?
— Полковник спрашивает: Ахмет-Гирей ждет его у Каменца?
— Нет, — осторожно помотал головой, пытаясь вырвать шею из руки Мамлюка или отвести горло от лезвия кинжала. Но это ему не удалось. — У Ямполя.
— Сколько у него войска? — спросил его Гяур по-турецки.
— Не знаю, достойнейший.
— Я прикажу посадить тебя на острие меча. Мамлюк, воткни меч рукоятью в землю. — Так сколько у него войск?
— Откуда ж мне знать, достойнейший?
Мамлюк нашел в земле трещину, чуть расковырял ее и с силой вогнал туда рукоять меча. Сразу же подвел к нему гонца и попытался усадить.
— Пожалей, полковник! Пожалей, скажу. Я скажу! — заорал гонец. — Их четыре тысячи.
— Значит, все-таки знаешь. Точно четыре?
— Именно четыре. Две было у Ахмет-Гирея и две — под рукой Султана-Мурзы, который повел чамбул правого крыла.
— Развяжи ему руки.
— Зачем?
— У тебя должен быть один ответ: «О-дар».
— О-дар!
Мамлюк разрезал веревки и швырнул гонца на колени к ногам Гяура.
— Ты направлялся к Ахмет-Гирею?
— Я должен был вернуться и сообщить ему, что передал весть. И что войска Кагарли-бея задерживаются, они не смогли взять лагерь.
— Они уже не задерживаются. Они разгромлены. Мои аскеры догоняют и добивают тех, кто не сумеет уйти в степь. Более пяти сотен его воинов осталось вон там, у повозок и на склонах. Разве ты не видишь?
— Вижу, достопочтеннейший.
— Нет, ты не видишь. Мамлюк, подними его, встряхни и заставь посмотреть еще раз.
Мамлюк захватил худощавого низкорослого татарина за ворот, оторвал от земли, встряхнул и, удерживая его на весу, приказал:
— Смотри!
— Я все видел, — еле сумел выговорить татарин, когда Мамлюк опустил его на землю. Он не понимал, чего от него хотят, но боялся, как бы его не заставили таким же образом осматривать поле боя еще раз.
— Сейчас тебе вернут коня, и ты помчишься к своему Ахмет-Гирею, или как его там, чтобы рассказать все, что видел здесь.
— Ты даришь мне жизнь? — припал татарин к ногам Гяура. — Ты даришь ее? Исполню все, что прикажешь.
— Так вот, я приказываю: ты скажешь, что обе тысячи Кагарли-бея разбиты. Изрублены. И лишь человек двести, возможно, ушло в степь. Но при этом ты не должен говорить, что был схвачен моими аскерами и что я допрашивал тебя.
— Это еще раз спасет мне жизнь, да продлит Аллах дни тебе и твоим детям!
— Коня ему! Гонцу коня! — и, мгновенно забыв о существовании пленного, Гяур продолжил разговор с поручиком в таком тоне, словно они его и не прекращали.
— Дело, поручик, вовсе не в том, что вы католик. Откуда вы родом?
— Мои предки из Молдавии.
— Значит, вы — молдаванин?
— Нет, поляки считают меня русичем.
— Так русичем вас считают только поляки, или же вы сами себя считаете таковым? И почему именно русичем? — вдруг оживился князь.
— Потому что мои предки издревле были русичами, хотя и жили по ту сторону Днестра. Мы — из тех русичей, благодаря которым Галицкое княжество удерживало свои пограничные города по Дунаю. По крайней мере, так утверждает семейное предание.
— Как же вы оказались в польской армии?
— Отец бежал от турок сюда, в Речь Посполитую и принял католичество. Сейчас моя фамилия Бжеродский. Отец же прибыл сюда Божеродом.
— Божеродом?! Что, действительно, Божеродом? Божерод, Боже-дар… — Гяур подошел к поручику, тряхнул его за плечо, присмотрелся к лицу, словно бы пытался узнать в нем друга своего детства. — Это же уличские имена. Мой далекий предок был Божедаром. Ты из племени уличей?
— Уличей? — растерянно переспросил поручик, вслушиваясь в само звучание этого слова. — Н-не знаю. Я не слышал о таком…
— Ты — из племени уличей! — громогласно объявил Гяур, переходя на «ты». — Многие потомки этого племени теперь уже не помнят об этом. Огромное племя, которое в древние времена отошло от Днепра к Днестру, а затем — и к Дунаю. Но со временем, под натиском турок, многие роды опять уходили на север, к Кодрам, к Днестру и даже сюда, на Подолию.
— Этого я не знал. Мне никто не рассказывал о таком племени…
— Ты наш. Ты — улич! Мы вернем тебя в нашу веру! Улич! Нашелся еще один улич, гнев Перуна!
— Улич еще не вернулся, — напомнил ему Мамлюк, не разобравшись в сути того, что здесь происходит. Он-то имел в виду ротмистра Улича.
— Мы перевоплотим тебя, — не обращал внимания на Мамлюка князь Гяур. Сейчас он видел перед собой только поручика Бжеродского. — Ты ощутишь себя русичем.
Бжеродский растерянно молчал. Слишком уж неожиданным оказался натиск князя Одара-Гяура. Ему, человеку, который давно привык считать себя поляком, еще нужно было время, чтобы осмыслить сказанное полковником-уличем, принять или отвергнуть его предположение, определиться, кто же он на самом деле: какому богу ему молиться, каких предков чтить.
— Что вы умолкли, поручик?…
— Бжеродский, — по привычке подсказал поляк. Редко кому удавалось запомнить его непривычную фамилию с первого раза.
— Вот именно: Бжеродский, — слегка поморщился Гяур, чувствуя, что польский офицер не очень-то настроен так сразу же отрекаться от принадлежности к польской шляхте.
— Мне бы хотелось подумать.
— Зато я уже подумал: будете командовать у меня сотней русичей. Согласны?
25
К Орчевску драгунский полк князя Гяура подходил той же долиной, по которой еще недавно, когда князь только-только ступил на украинскую землю, двигалась его дружина. Солнце уже зашло, вечерние сумерки превратили вершины гор в серые дымчатые шатры, а верхушки сосен на их склонах напоминали крепостной частокол, за которым чернела стена увенчанного шлемами воинства.
