Михаил Голденков - Тропою волка
— Я пропал! — обхватывал свою седую голову Сапега. — Что я наделал! Поругаться с Радзивилл ом мог только идиот!
Ракоши, терпя один удар за другим от Чарнецкого и Потоцкого, уже 23-го июля, сидя под волынским Межибожем, окруженный польско-литвинскими войсками, писал лист с покаянием. Он сдавался и отказывался от всех своих былых претензий на земли Литвы, обещался выплатить контрибуцию в размере миллиона злотых. Еще двадцать тысяч король Трансильвании выплатил за свою личную свободу. Зубы вампира нарвались-таки на острый осиновый кол!
Бои возобновились лишь осенью. Посланный в Менск князь Юрий Долгорукий, получив новый царский приказ, двинулся на Вильну, вблизи которой находились литвинские отряды Павла Сапеги и Винцента Гонсевского. Московское войско находилось в весьма затруднительном положении, будучи на неприятельской территории без продовольствия, окруженное вражескими войсками и обескураженное неудачами прежних неспособных воевод. Помимо всего Долгорукий боялся, что Сапега и Гонсевский объединятся, и тогда дела московитов будут совсем плохи. Гонсевский уже однажды разбил Долгорукого и захватил его казну. Но московский князь решил действовать. Он быстро двинулся к Вильне, твердо решив не дать гетманам соединиться, и 11 октября у села Верки напал на Гонсевского. У польного гетмана на тот момент было лишь полторы тысячи конницы. В начале битвы, правда, из-за удачных атак кавалерии ситуация сложилась в пользу Гонсевского, однако два московитских пехотных полка, оставленных Долгоруким в резерве и введенных в бой в критическую минуту, решили исход сражения. Сапега не стал помогать Гонсевскому, злорадно наблюдая, как его «товарища» громят московиты. Солдаты смоленского князя бежали, оставив своего польного гетмана и весь обоз в руках Долгорукого. Победа могла быть полной, но князь московский побоялся развивать успех.
Вместо того чтобы двинуться вглубь Литвы, 7 ноября московский воевода оставил позицию и отступил к Шклову.
В это же время казацкие сотни Нечая вместе с мстиславль-ской шляхтой разгромили московский гарнизон в Мстислав-ле. Мстиславль наконец-то избавился от захватчиков после четырех лет тяжелой оккупации. Увы, пока эта свобода была временной. Еще не раз горемычный город будет переходить из рук в руки.
Шведы овладели Курляндией и Жмайтией. В тот же день, когда в руки московитам попал Гонсевский, к шведам в плен попал князь Курляндии Якуб Кетлер вместе со всей семьей. Курляндия отошла под шведскую корону. Михал, оторвавшись от жены, направился именно туда, чтобы дать понять, что эти земли — вассал Речи Посполитой. Там он будет оборонять Инф-лянты до конца года, чтобы затем совершить долгожданную поездку в родной Несвиж. Не успел Михал укрепить Несвижский замок, подбросить его защитникам пороха и людей, как в городе вновь объявились московиты. И вновь все повторилось: Несвиж и окрестности были разгромлены, но о стены фортеции замка московские ратники вновь обломали зубы.
Алексей Михайлович не собирался мириться с потерей Мстиславля и направил на повторное завоевание непокорного города войско под командованием воеводы Лобанова-Ростовского. 26 января 1659 года московское войско блокировало Мстиславль. Воевода со штурмом не спешил: он знал, что у трех тысяч его защитников отсутствовали в нужном количестве боеприпасы и продовольствие. Однако от предложения царского командования сдаться защитники города отказались, рассчитывая на помощь. И она вскоре подоспела. Московские войска, получив известие о приближении войск ВКЛ, отступили от замка и стали лагерем около реки Вихры.
Сражение произошло 11 марта 1659 года. Лобанов-Ростовский бросил в бой все свои отряды и победил. Город снова оказался под властью московского царя. Но вновь ненадолго. В итоге ожесточенных штурмов Мстиславль стоял почти полностью разрушенным, а оставшихся его жителей литвины, жалеючи, называли недосеками.
Тем временем пришли обнадеживающие новости: 28 июня 1659 года под русским Конотопом потерпела сокрушительное поражение армия «забойцы литвинов» князя Трубецкого. Убиты московские князья Семен Пожарский и Семен Львов, стольник Бутурлин, погибло около восьмидесяти московских дворян и две тысячи донских казаков, воевавших за царя, и более семи тысяч простых ратников… Русские казаки Ивана Вы-говского совместно с крымскими татарами налетели на московскую двадцатишеститысячную армию, осаждавшую Ко-нотоп, нанесли ей большой урон, затем изобразили бегство, заманив в засаду, и наголову разгромили. В плен к казакам попало около пяти тысяч московских ратников. Отборные силы Трубецкого были полностью уничтожены. Почти весь пал рейтарский полк Анца Георга фон Штробеля — более тысячи солдат. Уцелевшая половина царского войска разрозненными группами, отбиваясь от непрекращающихся атак казаков и татар, спешно отступила от Конотопа в Путивль. Вы-говский тоже понес значительные потери — около четырех тысяч казаков и почти шесть тысяч татар, — но пиррова победа была все же победой. Весть о победном сражении воодушевила весь русский народ: русин и литвин — и шокировала московитов. В Московском государстве началась паника. В Москву потянулись жители окраин Московии, боясь нападения казаков Руси. Прошел слух, что сам царь бежал за Волгу. Некоторые москвичи садились на телеги и также бежали в сторону великой булгарской реки, крича, что казаки уже у стен Москвы. Царь же никуда не бежал, но страху натерпелся не меньше. В Кремле Алексей Михайлович с кулаками набросился на Никона, отношения с которым и так изрядно испортились за последние пару лет.
— Это из-за тебя, мордовская морда, я пошел войной на Швецию вместе с ляхами! Вот и получил врага в виде казаков и крымчан! Что, не нравится?! — он хватал за бороду Никона и с силой бил патриарха кулаком в лицо. — На! Получи, живодер! Патриарх, мать твою! Мало тебя, видать, мачеха порола! Еще надо бы! Крови ему захотелось! Вот тебе кровь! — кричал, выпучив глаза, царь, глядя, как кровь течет из разбитого носа Никона. — Скоро по твоей милости кровь по всей Москве будет! А ты первый будешь у меня в крови висеть на дыбе! Все! Нет у меня патриарха больше! Лишаю тебя архиерейства и священства лишаю! — и царь хватал патриаршую шапку Никона, бросал на пол и пинал ее ногами со слезами на глазах, а драгоценные каменья разлетались по полу в стороны. Челядь испуганно жалась по разукрашенным литвинскими мастерами углам дворца. Истерики и раньше случались с царем, но чтобы такие! Чтобы бить патриарха?!
Слуги стали успокаивать царя, поднося ему квасу в золотом ковшике. Тот отшвырнул ковш в сторону и бросился к себе в хоромы…
