Максим Войлошников - Декабрист
Затем он сказал Медоксу:
— Ты, Роман, сейчас соберешься и поедешь в Забайкалье, в сторону Нерчинска, и разведаешь, в чем там дело, — сказал Лавинский. — Я дам тебе письма к коменданту рудников генералу Лепарскому и к начальнику Нерчинских рудников Бурнашеву. Они окажут тебе содействие в пресечении злодейств. Держи меня постоянно в курсе новостей. С тобой отправлю сопровождающего — грамотного казачьего пятидесятника Алексея Ядрихинского, который служит при губернской канцелярии. Все, пошел!
Новый, 1827 год начинался в целом удачно. Прошлой осенью пришло с Кавказа известие от генерал-адъютанта Паскевича о победе над персами. Теперь можно избавиться от прежнего наместника, родственника Раевского, генерала Ермолова. Отправить в пожизненную ссылку в его поместье.
Однако были и новости, портившие настроение новому императору.
…Когда Бенкендорф явился с полученным от Лавинского и Медокса письмом к Николаю Павловичу, тот медленно прочел его и после этого слегка побледнел, точно его душил воротник преображенского мундира. Он повертел головой и расстегнул тугую застежку. Настроение у него явно испортилось.
— Ладожского майора Терехова ко мне, живо! — рявкнул император. — Ежели пьян, — мочить, пока не станет как стеклышко!
— Слушаюсь! — Адъютант пулей вылетел за дверь.
— Ну, что скажете, Александр Христофорович? — повернулся император к Бенкендорфу.
— Теряюсь в догадках, ваше величество, — но весьма тревожно…
— А мне кажется, что это те самые люди, взорвавшие ворота Петропавловской крепости, о гибели которых нам так удачно доложил Терехов… — проницательно заметил Николай Павлович.
— Обычно так и бывает, что дело о котором доложили как о свершенном, покончено лишь наполовину.
Когда майор явился пред светлые очи государя, он был трезв как стеклышко. Недавно он женился на невесте с приданым. И решил пока приберечь это состояние, а не прогуливать его, с чем справился бы довольно успешно.
— Терехов… — ласково протянул Николай Павлович.
— Сл-лу! — рявкнул тот, отдавая честь.
— Терехов, ты ведь говорил, что видел злоумышленников мертвыми, за которыми тебе было велено гнаться о прошлом годе?
— Так точ…
— На, почитай-ка, что пишут из Иркутска… — подвинул Николай письмо послушно приблизившемуся майору.
Тот вчитался.
— Ваше ве… Бес попутал! — На майора жалко было смотреть. — Пурга смертная кружила, все замерзнуть должны были — я и своих людей едва не потерял, а они и глубже в тундру вошли! И после пурги из тундры никто не вышел. Не должны были они живые остаться! Не те это люди, наверняка не те! — Он упал на колени, ловя монаршую руку. Слезы раскаяния полились из его глаз.
— Вот что, Терехов, встань-ка и слушай. — Император слегка брезгливо глядел на своего подручного, тот послушно поднялся и вытянулся в струнку. — Лучше б ты всех тогда потерял, но каждого из этих негодяев добил пулей в ухо. Сей же день езжай с фельдъегерем в Иркутск. Наделяю тебя полномочиями брать солдат и казаков. Господин Медокс к твоему приезду должен разведать это дело. Если вправду они — да и кто угодно — без их голов тебе живым лучше не возвращаться. Если кого случайно живым возьмешь, — передай для следствия генералу Лепарскому, он их после и расстреляет. Вот тебе мой наказ. Кругом! Шагом марш! — не сдержался напоследок прежде кротко говоривший Николай Павлович.
Как не спешил фельдъегерь, менее чем в две недели до Иркутска нельзя было доскакать, да и еще неделя до Нерчинска…
Глава 52
Сухинов
В Забайкалье пришла весна. Зажурчали ручьи, скукоживались и таяли снежники на вершинах сопок. Глаза ссыльных заблестели в предвкушении побегов.
В середине мая в Горный Зерентуй вестником весны добрался разжалованный за что-то в рядовые англичанин Медокс, которого прислали нарисовать пейзажи завода. Подорожная была выписана на сопровождавшего его пятидесятника Ядрихинского. Остановился он у купца Александра Кандинского, сына знаменитого нерчинскозаводского воротилы Христофора Кандинского, вышедшего в первую гильдию из приписных заводских крестьян. Кандинский-младший был на хорошем счету у начальника рудников Бурнашева.
В тот же день купеческий сын отправился в Нерчинский завод, окруженный горами. С запада над заводом возывшалась Крестовая сопка. Именно там, в отрогах Крестовки, сто семьдесят лет назад казаки обнаружили древние копи и следы плавки металла. По преданиям, здесь добывали серебро монгольские ханы. С той-то поры на берегах речки Алгачи выросли громадные горы черно-синего шлака…
Кандинский приехал в правление к Бурнашеву. Он подробно обсказал все, что узнал о подозрительном приезжем. В ответ начальник лишь показал ему письмо от генерал-губернатора и сказал:
— Не про нашу честь, Сашка.
…Наутро следующего дня господин Медокс вышел на улицу и у соседней избы увидал высокого человека, статная фигура которого выдавала в нем бывшего военного. Он почему-то заинтересовался этим незнакомцем: должно быть, его подталкивало шестое чувство шпиона.
— Кто это? — спросил он у Кандинского.
— Это господин Сухин, отставной офицер, служит в канцелярии у начальника рудника господина маркшейдера Черниговцева. Человек благонадежнейший, по отзыву из полиции.
— Сухин… Где-то я слышал эту или похожую фамилию… — задумался Медокс.
Разумеется, фамилия Сухинова была во всех жандармских розыскных списках. Только никто не подумал, что он может подчистить последние буквы фамилии в своем свидетельстве.
Сухинов устроился в Горном Зерентуе в рудничную канцелярию и поселился у бывшего ссыльного, дом которого стоял неподалеку от казармы каторжных. Причины отставки своей он описывал кратко и многозначительно:
— Карты-с…
Он стал искать единомышленников среди ссыльных, в первую очередь — бывших военных. И нашел. Это были люди недюжинные, выделявшиеся из общей массы каторжных, что сделало их вожаками. Доведенные до крайней нищеты, унижения и отчаяния, терзаемые несправедливостью, они ожесточились. Ничто не могло удержать их. Ненависть, злоба и месть наполняли их сердца. Вместе с Сухиновым они создали заговор и принялись исподволь вербовать сторонников. Всего к мятежу приготовилось более двадцати человек наиболее надежных.
Меж тем этот заговор, организованный под видом попоек, был опасен для его участников. Почти каждый ссыльный за штоф водки продаст под кнут себя и своих товарищей, не колеблясь ни минуты.
Медокс отправился к Черниговцеву и сказал:
