Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
43
Мне совершенно не хотелось поклоняться Царьграду, но Грегор отказался оставить меня одного в мрачном настроении. Он очень серьезно относился к своей роли пилигрима и оставил в лагере не только оружие с доспехами, но и обычное платье. Надел длинную белую рубаху, подпоясался, обулся в сандалии, взял с собой кошелек и деревянный посох (который я все эти месяцы считал не по размеру длинным шестом для установки палатки). По сравнению с ним я выглядел настоящим франтом, хотя по-прежнему ходил в ободранных после пожара в Пере штанах.
В город мы вошли пешком, через Влахернский дворец. Грегор до сих пор не видел устройства этого огромного сооружения и пришел в ужас от моего безразличия, пока нас вели по некоторым из тех дворов, где я побывал с Джамилей всего два дня назад. Чтобы как-то оправдаться, пришлось поведать ему, чего именно нам удалось здесь с ней добиться. Он был ошеломлен и в течение нескольких недель, пока сам не убедился в моих способностях, мне не верил.
Пройдя Влахерну, мы вошли в северную оконечность города. Приблизившись к дымящемуся кварталу, недавно сожженному венецианцами, мы оказались у первой святыни. Это была маленькая круглая церквушка под куполом, напоминавшая те, что я видел в Венеции. Когда-то ее окружали сады, а теперь — лишь коптящие обугленные пеньки. Сама церковь из камня и кирпича, с черепичной крышей не пострадала, если не считать сажи на стенах.
Здесь собралась целая стайка предприимчивых молодых греков, в достаточной степени владеющих французским или итальянским, чтобы предлагать себя странствующим пилигримам в качестве проводников. Определить по виду их положение в обществе было невозможно, но они принадлежали к любителям очень коротких туник и сверхярких облегающих штанов. За меньшие деньги, что я получил бы, играя весь вечер у Дандоло, один из этих парней брался показать нам самые важные христианские достопримечательности. Многие рыцари поступили подобно нам: пришли осмотреть город, пока слуги перемещали их шатры через бухту. Греки быстро смекнули, что к чему, поэтому в проводниках не было недостатка. Все они улыбались и настойчиво предлагали свои услуги.
Грегор подозвал менее напористого юношу, державшегося поодаль. Это был совсем еще мальчик, невысокий, головастый, с твердым коротким подбородком, от природы строгим лицом и пронзительным взглядом черных глаз. Он отрастил длинную шевелюру, но над бородой ему еще предстояло поработать. Туника на нем была короткая, но не настолько, как у его сверстников, а облегающие штаны украшены гораздо скромнее. Он назвался Ионнисом.
— Сколько ты с нас возьмешь, Ионнис? — неловко спросил Грегор (рыцари обычно не пятнают себя земными проблемами вроде денежных).
— Денег не надо, мессир, — серьезно ответил парень. — Я покажу вам достойное зрелище бесплатно.
Грегор обернулся на других проводников: те, кто заполучил возможных клиентов, нещадно торговались с ними или уже уводили в город.
— Так ты не берешь платы? Почему? Другие ведь просят денег.
— Я покажу вам, какой у нас красивый город. Поймите меня, — ответил Ионнис без тени улыбки, и было трудно понять, то ли это приказ, то ли просьба, то ли вопрос. — У нас красивый город, и вы должны сохранить его красивым. Понимаете?
— Да, — в один голос ответили все.
Мы вошли в церковь, и нашему взору сразу открылось все ее внутреннее убранство, ибо планировка была простая, открытая. Первое, что мы увидели, — фреску с православными святыми, глядящими на нас. Они мне показались гораздо дружелюбнее их католических двойников. Ионнис три раза поклонился святым, потом дотронулся до земли и перекрестился. Затем он приблизился к изображению женщины, коснулся его и поцеловал. А потом начал разговаривать с ней — не молиться, а просто разговаривать. Мы с Грегором переглянулись. Чтобы не ляпнуть какое-нибудь неуместное замечание, о котором потом пожалею, я постарался отвлечься и принялся оглядываться.
Как и во Влахернском дворце, убранство в основном состояло из мозаики — крошечных кусочков стекла на затвердевшем золотом фоне. Небольшие окна были подняты под самый потолок, но проникавший через них свет отражался от золотых изразцов и окрашивал все в теплые тона. Никогда прежде я не видел, чтобы Иисуса Христа изображали таким человечным, нежным и любящим. Даже мое своенравное сердце немного успокоилось. В каждой церкви, где мне удалось побывать, взгляд первым делом устремлялся к алтарному распятию, настолько мрачному образу, что легко было понять, почему католики одержимы идеей боли и смерти. Здесь, наоборот, алтарь состоял из простого креста, над которым поместили изображение Марии с ребенком на руках. Православный Иисус во всем своем великолепии улыбался (да, улыбался!), глядя на нас сверху вниз из-под свода купола. Лицо его выражало покой, а рука была поднята в приветствии. Католического Иисуса всегда чересчур занимали собственные несчастья, на другое его не оставалось, разве что, быть может, он мог показать, как надо страдать. Страдания даются нам легко, они — просто ответ на то, что с нами происходит. Мы с Грегором, каждый по-своему, в этом деле здорово преуспели. И я никогда не понимал, почему кого-то следует за это обожествлять.
Но этот Иисус, под самым куполом церкви, произвел на меня впечатление. Он распространял терпение и сострадание (и чуть ли не хорошее настроение) на всех, кто смотрел на него снизу, ни одной мысли о себе, хотя (если он действительно был Богом) он точно знал, что его ждет впереди, через несколько стихов. Это нелегко, зато есть к чему стремиться.
Я бы и сам к этому стремился, если бы не был так занят страданием.
Наш проводник пошептался со священником, чье черное одеяние было украшено золотыми косами и большим белым воротником, усеянным черными крестами. Мало того, он носил длинные волосы и длиннющую бороду. Благочестивый старец несколько раз встревоженно глянул в нашу сторону, но после пожертвования, сделанного из кошелька Грегора, нам позволили увидеть святыни, среди которых был лоскуток, якобы оторванный от одежды Девы Марии. Разумеется, мы не могли к нему притронуться. Он хранился в небольшой золотой шкатулке, которая, в свою очередь, был помещена в большой серебряный ларец с золотыми завитушками в виде сложного узора лилий. Зрелище было завораживающее, но его очарование ни в коей мере не зависело от крошечного льняного лоскутка, лежащего внутри. Я был поражен сосредоточенным восхищением Грегора. Ионнис выглядел не менее восхищенным — думаю, он захотел привести сюда пилигримов отчасти для того, чтобы самому взглянуть на реликвию.
Когда они закончили благоговеть, мы снова вышли на улицу. Стоило покинуть прохладную золотистую церковь, как на мою душу вновь свалился тяжелый камень, не менее ощутимый, чем отвратительная июльская жара.
— Не могли бы мы посмотреть голову Иоанна Крестителя? — поинтересовался Грегор.
Ионнис слегка поморщился.
— Путь неблизкий, за городскими лесопосадками.
— Не длиннее того, что мы уже прошли, — сказал Грегор.
Ионнис мысленно что-то подсчитал.
— Отправимся туда в конце дня, если хотите, но сначала обойдем ближайшие церкви, ну и, конечно, посетим собор Святой Софии.
— Мне ровным счетом наплевать, куда идти, — произнес я с чрезмерной любезностью, хотя Грегор меня об этом не просил.
Ионнис как-то странно посмотрел на меня. Пришлось пояснить:
— Я здесь только по принуждению.
— Мне непонятно слово «принуждение», — неуверенно произнес Ионнис.
Грегор со своей обычной снисходительностью все понимающего старшего брата разъяснил:
— Это значит, что он грустит и хочет грустить дальше, но я этого не хочу, ибо это плохо сказывается на его душе, к тому же он становится плохой компанией.
Ионнис чуть было не улыбнулся, но мне показалось, что он просто хотел быть вежливым.
Наш юный проводник провел нас по пустому пепелищу, далее — по узкой улочке, пролегавшей параллельно бухте, в сотне фатомов[38] от нее. По обе стороны от нас возвышались крутые холмы с дымящимися руинами. Наконец мы выбрались из пострадавшего при пожаре района. Далее городская застройка уплотнилась: дома стали меньше и располагались ближе друг к другу, вытесняя зелень. Почти все постройки были из дерева, и многие из них, даже самые скромные, имели по нескольку этажей. Константинополь — хорошо построенный город, но уж очень воспламеняемый: даже удивительно, что пожар не причинил большего ущерба.
Мы держали курс на юг, в городские кущи, в нестерпимую жару. На улицах попадалось гораздо больше мужчин, чем женщин, как и в Венеции, но женщины здесь иногда ходили с непокрытыми головами и даже плечами. Они нас сторонились, зато мужчины махали руками, широко улыбались и пытались произнести на ломаном французском слова приветствия. В их поведении чувствовалось какое-то раболепие. Грегор принимал подобное радушие за чистую монету и, видимо, испытывал удовольствие от их внимания, а меня чуть не выворачивало.
