Время умирать. Рязань, год 1237 - Баранов Николай Александрович

Понемногу движение на стене замерло. Спрятавшиеся за заборолами прижались к ним, боясь шевельнуться, упавшие на пол случайно или намеренно, кому не хватило места за заборолами, придвинулись к внешнему пристенку, расположенному меж заборолами, доходящему взрослому мужу до пояса. Мертвые, пробитые стрелами или затоптанные в давке, лежали недвижно. Только раненые корчились в лужах крови.

– Чтоб вас… – выругался Ратьша, сам толком не понимая, кого имеет в виду: бестолковых соплеменников, так глупо подставившихся под стрелы? Татар? А быть может, себя, вовремя не сообразившего согнать со стены зевак?

Он глянул на продолжающих крутить смертоносную карусель степняков, потом на забежавших, спрятавшихся от стрел внутри башни стражников. Рявкнул:

– К самострелам!

Сам тоже не удержался, ухватился за ближний затинный самострел, оказавшийся заряженным, и направил его в сторону гарцующих монголов. Хоть большого опыта стрельбы из этого оружия у него и не имелось, но душа жаждала мести. И он попал.

Самострел дернулся, выпуская стрелу весом в добрых две гривны. Хорошо видное красное оперение устремилось за овраг и скрылось внутри крутящегося колеса конных стрелков. Сначала ничего не произошло. Ратьша уже было подумал, что стрела пропала зря, но вот из плотного строя выкатился один из всадников. Коник его, словно пьяный, встал, пошатываясь, а потом упал на бок, судорожно взрывая копытами снег. Всадник успел соскочить, погрозил зло луком в сторону башни, а потом, неуклюже переваливаясь, но довольно шустро посеменил прочь, огибая продолжающих крутить карусель степняков.

Ударили еще четыре самострела, расположенных на боевой площадке башни. Две стрелы, выпущенные из них, тоже нашли цель. Одна, так же, как и Ратьшина, угодила в коня, вторая вынесла из седла всадника. Ровная до сих пор карусель степняков всколыхнулась, подаваясь подальше от огрызающейся страшными стрелами башни. Но подальше движению карусели мешали еще не разобранные заборы и строения Засеребрянья, потому карусель встала. Монголы рассыпались в лаву, укрываясь за заборами и продолжая обстрел. Но теперь они находились от стены далековато, потому меткость заметно упала. Все больше стрел с глухим стуком втыкались в заборола и крышу.

Почуяв слабину, прячущиеся и боящиеся до сих пор даже пошевельнуться зеваки начали по одному, по двое пробираться к лестницам, ведущим вниз со стены. Мало-помалу стена очистилась. Осталась только редкая цепочка стражей, хоронящихся за заборолами, раненые и убитые.

Ратислав и четверо стражников продолжали обстреливать монголов из самострелов. Те, поняв, откуда исходит угроза, сосредоточили стрельбу на башне. Далековато для них было, но все же то одна черная стрела, то другая влетали в неширокие бойницы. Вот зашипел от боли один из стражей, которому стрела угодила в незащищенную кисть руки. Другая, звякнув, ударила в шлем второго. Не пробила, к счастью, далековато все ж. Одна из стрел достала и Ратислава, угодила в оплечье. Тоже не пробила. Они продолжали отвечать, и ответ их был куда как внушительнее: четверых всадников уже достали, хоть малой толикой, да отплатили находникам за смерть горожан.

В конце концов первыми прекратили стрельбу монголы. Или они просто опустошили колчаны? Так или иначе, но вскоре проревел сигнальный рог, и степные всадники развернули коней туда, откуда примчали, на дорогу, ведущую за Соколиную гору, дав скакунам шпоры. Убрались быстро, уже во время скачки сбиваясь в плотную кучу. Вслед им стрелять не стали, и так перевели уйму боеприпаса.

Невольники из хашара продолжали копать ямы, разбирать заборы и строения. Надзирающие за ними татары держались с опаской подальше от башни, постоянно перемещаясь, чтобы не дать толком прицелиться, но за работниками следили зорко, и когда еще пара парнишек лет по тринадцать-четырнадцать тоже решила испытать счастье и добежать через овраг до стены, споро утыкали их стрелами. Ратислав снова только зубами скрипнул. Остановил стражника, бросившегося к самострелу:

– Оставь. Все равно промажешь. Стрелу зря переведешь.

Тот послушался. Только в ярости ударил кулаком в бревенчатую стену возле бойницы. Еще раз и еще… Ратислав обернулся к безучастно стоявшему у дальней стены башенной площадки Гунчаку. Сказал:

– Пойдем отсель. Надо отряд собирать. Могут ведь и на приступ кинуться.

Половец покачал головой.

– Не кинутся. Пока изгородь вокруг града не возведут, на приступ не пойдут. Я знаю. Видел… Да и после изгороди… Сначала пороками будут стены жечь-ломать. Без этого ходили на приступ при мне только раз. И то послали на стены огузов в наказание. Те накануне плохо показали себя в битве. Так и полегли почти все: бегущих от стен монголы расстреливали и рубили. – Гунчак тяжко вздохнул. Потом добавил: – А идти пойдем. Делать здесь нам и впрямь нечего. Без нас управятся. Такое сейчас творится вдоль всей городской стены.

Половецкий хан оказался прав. Работы по возведению ограды начались вокруг всего города. Добрались монголы и до Подола, узкой полосы земли между окским откосом, на котором стояла западная стена города и берегом Оки. Полоса эта была плотно застроена, и сейчас пленники из хашара, подбадриваемые монгольскими плетями, споро разбирали строения, копали ямы для кольев ограды. Надзирающие за хашаром воины близко к откосу старались не подъезжать, чтобы не получить со стен неприятный гостинец. Гарцевали на окском льду на тех его местах, что имели снежные наносы: на голом льду некованые лошади оскальзывались. Иногда подъезжали по одному или по двое к толпе на рысях, хлестали работающих недостаточно усердно и тут же устремлялись прочь. Попыток бежать пленники даже не предпринимали, взобраться на политый водой ледяной откос если и было возможно, то не быстро и с большим трудом. Собьют стрелой в самом начале подъема.

Все это увидели Ратьша и Гунчак, когда шли по окской стороне стены Среднего города. Так добраться до княжеского двора пешком было быстрее и легче. Прошли Межградье – лощину между Средним городом и Кромом, окруженную со всех сторон стенами. Межградье уже было заполнено скотиной, пригнанной из окрестностей беженцами. Мычанье, блеянье и рев голодной и недоеной животины поднимались снизу до самых стен, глуша разговор. Там же суетились бабы, кто с охапками сена, кто с торбами зерна, кто с ведрами – кормили, поили, доили свою живность.

Когда вышли по стене на окский откос, Ратислав примерно прикинул количество работающих внизу на Подоле невольников. Выходило никак не меньше полутора тысяч. Да, хоть и подневольно трудятся, а закончат быстро, завтра-послезавтра, не позднее. Надзирало за работниками сотни три монголов. Именно монголов. Видать, своим союзникам они такое важное дело доверять не хотели.

Большая часть их гарцевала, как уже было сказано, по льду Оки. Какая-то часть добралась до противоположного берега. Там в морозной дымке можно было рассмотреть десятка три шатров, разбитых среди прибрежного кустарника. От шатров поднимались дымки костров: должно, кашеварят. Да и обогреться то одна стайка степняков туда отправляется, то другая: морозно. Пленники, закутанные в рванину, работали без отдыха и обогрева. Их хоть кормят?

Ратислав в который уже раз горестно вздохнул. И ведь не поможешь ничем. Хотя… Есть ведь на откосе Борисоглебские ворота. Есть Оковские. Попробовать вылазку через них сделать. Глядишь, кого-то из полона и удастся спасти, завести в град. Но нет: пока воины будут спускаться по врезанным в откосе дорогам, тоже, кстати, политым застывшей на морозе водой, постреляют татары половину. А вторую половину при возвращении заодно с освобожденным полоном.

Разве ночью попробовать? Небось, заставят и ночью работать невольников? Да и ночью будет почти то же. Людей положишь, а никого не спасешь. Нет, здесь вылезать бесполезно. Если пробовать, то на исадской стороне. Хотя и там ров, два ряда надолбов. Заваливать, рушить? Долго, да и татарам работу облегчить… Не спасти полон. Не спасти… Город бы удержать.

Ратислав отвел глаза от копошащихся мурашами внизу под откосом людей. Зашагал дальше по стене. Гунчак неслышной тенью последовал за ним. Половецкий хан ничего не говорил, и боярин был ему за это благодарен: любое слово сейчас некстати.