Георг Борн - Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2
Подобные взгляды привели Людовика к неслыханному поступку, ярко продемонстрировав его нрав. По наставлению Мазарини, он семнадцатилетним юношей, вошел в заседание парламента — в кавалерийских сапогах, с хлыстом в руке, чтобы явно продемонстрировать, что он — все в государстве.
В подобных случаях ему очень помогала величественная наружность, красивая осанка и твердость характера.
Большое влияние Мазарини на короля можно объяснить не одной только привязанностью и уважением к нему Анны Австрийской, но и тем, что главной целью жизни Людовика в то время были развлечения и удовольствия и что он почти все время проводил в обществе прекрасных племянниц кардинала.
Гортензия и Олимпия, вернувшись с дядей ко двору, справедливо заняли одно из первых мест при дворе благодаря красоте и воспитанию.
Король очень часто проводил время в их обществе. Особенно ему нравилась Олимпия Манчини, которая сумела привязать его к себе.
Ей льстило ухаживание короля, хотя многие принцы и герцоги почитали за честь, когда племянницы всемогущего кардинала позволяли им ухаживать за собой.
Людовик с каждым днем все больше и больше сближался с Олимпией, не встречая никакого сопротивления с ее стороны.
В один прекрасный вечер, когда племянницы кардинала были с королем в Сен-Жермене, случилось то, что проницательные люди давно уже предвидели.
Чудесная аллея, тенистые аллеи парка, аромат цветов — все располагало к прогулке.
Людовик вышел из мрачных высоких комнат замка подышать воздухом.
Уже вечерело, последние лучи заходящего солнца слегка золотили верхушки деревьев, тихий ветерок о чем-то шептался с молодыми деревцами, точно передавая им какую—то важную тайну или нашептывая им слова о божественной любви. Во всем огромном парке не было слышно ни звука. Вокруг было царство тишины.
Король, удалив свиту, стал бродить по прекрасному парку.
Подойдя к опушке леса, он вдруг увидел что-то светлое на скамейке, полузакрытой кустарниками.
Людовику захотелось узнать, кто или что это.
Парк и лес тонули в мягком, бледном полусвете заходящего солнца, луна только начинала всходить.
Людовик подошел, крадучись, и, разведя тихонько ветви, с изумлением отскочил назад.
Перед ним сидела прекрасная Олимпия, откинувшись на спинку скамейки, с книгой в руках.
Она была одна. Вокруг — ни души.
Прелестная девушка уединилась в этом уголке, чтобы никто ей не мешал, и, зачитавшись, не заметила, когда наступил вечер.
Людовик на цыпочках подошел и вдруг поцеловал полуоткрытую шею Олимпии.
Она вскочила, тихо вскрикнув.
Король громко засмеялся.
— Ай-ай-ай, мой прекрасный друг! Как же вы это так долго здесь засиделись? — сказал он. — Посмотрите, уже луна взошла!
— Как вы меня испугали, ваше величество!
— Не сердитесь, милая Олимпия, лучше возьмите меня под руку и пойдемте! Действительно, вечер чудесный! Мне самому хотелось бы подольше наслаждаться им. Можно вас попросить украсить его вашим присутствием, Олимпия?
— Вы оказываете мне большую честь, ваше величество.
— Оставьте же, наконец, эти избитые фразы, говорите со мной, как с человеком, не льстите, я прошу, я требую, впрочем, нет! Как я могу требовать чего-нибудь! Я смею только надеяться и желать!
— Разве вы никогда не замечали, ваше величество, — ответила Олимпия, положив руку на руку короля, — что я вполне принадлежу вам и только тогда наслаждаюсь жизнью, когда бываю рядом с вами?
— Ваши слова доставляют мне огромную радость, Олимпия. Я не могу описать того волнения, которое охватило меня, когда я увидел вас, сидящей здесь одиноко! Я готов отказаться от всех пиров, от всех радостей за один час, проведенный с вами наедине, здесь, под деревьями, где никто не видит, никто не слышит нас… Да, не сомневайтесь, Олимпия, не смотрите на меня с такой вопросительной улыбкой. Я только говорю то, что чувствует мое сердце.
— О, если бы я могла верить этому, ваше величество!
— Можете, должны, Олимпия! — страстно воскликнул король, остановившись перед слегка дрожавшей девушкой и притягивая ее к себе, — я люблю вас, вы должны быть моей!
— Боже мой!.. Что это?..
— То, чего я не могу преодолеть! Будь моей!.. Скажи, что и ты меня любишь, и ты хочешь вечно принадлежать мне… Одно твое слово и — Людовик твой!
Олимпия не сопротивлялась. Король прижал ее к груди и поцеловал в губы. Она тихо ответила на поцелуй.
— И ты меня любишь!.. Теперь я вижу это, — страстно шептал Людовик, — ты моя.
— Если только судьба не разрушит этого блаженства… — прошептала Олимпия.
— Но кто же осмелится разрушить его, кто может разлучить нас? Ведь я король, разве не в моей власти приблизить к себе того, кого я захочу? Ты моя вполне… я тебя люблю и хочу обладать тобой!
— Быть с вами мое единственное счастье, ваше величество!
— Сегодня же я позову кардинала и сообщу ему о своем решении, с ее величеством тоже поговорю, — сказал Людовик.
— Я буду молиться за исполнение нашего желания, ваше величество!
Король обнял Олимпию одной рукой за талию и пошел с ней по полутемной аллее, кое-где освещенной ясным светом луны.
Она нежно прижалась к нему. Мысль, что король принадлежит ей, наполняла ее гордостью и блаженством.
Она позволила ему еще раз поцеловать себя, пока они шли к террасе, и проводить до своих комнат.
Нежно простившись с ней и пообещав вскоре дать о себе знать, Людовик сейчас же отправился в ту часть замка, где Мазарини обыкновенно жил во время пребывания короля в Сен-Жермене.
Кардинал, видимо, удивился такому позднему приходу короля.
Он был занят заключением мирного договора с Испанией и, казалось, обрадовался, увидев Людовика.
Кто знал Мазарини, тот заметил бы, что кардинал явно преследовал какую-то цель.
Он с какой-то особенной дипломатической миной, почтительно и радостно улыбаясь, подвел короля к креслу, сам остался стоять у стола, покрытого разными бумагами.
— Так поздно и еще за работой, ваша эминенция, — сказал Людовик, — у вас слабое здоровье, оно может и пострадать от этого.
— Я день и ночь стараюсь для вашего будущего, ваше величество, — ответил Мазарини. — Это единственная цель моей жизни, ради которой я готов пожертвовать всем.
Не надо делать больше, чем нужно, ваша эминенция!
— Это похоже на жестокий упрек, ваше величество, но у меня другое правило. Я всегда говорил, что надо сделать столько, чтобы быть довольным собой… А делать приходится тем больше, чем больше задач ставишь перед собой! Но я не жалуюсь, я один заплачу за это, только в настоящую минуту мне хотелось бы с честью завершить свой труд, ваше величество!
