Василий Тишков - Последний остров
— Складно ты брехать научился, — заулыбался в сивую бороду Яков Макарович.
— Вот, старый, не верит. Ты слушай дальше. Вижу, точно, уходит медведь, а все равно страшно, ну, наверное, от страху и пальнул ему бекасином в зад из обоих стволов. Оглянулся мишка. Смеется совсем как человек, да еще попрекает меня: «Эх ты, а еще лесной человек. Я ведь тебя не тронул, ты же пугаешь старика горячими шмелями».
— Гляжу я на тебя и удивляюсь. Не лесничий ты, а самый заправский охотник.
— Как это — охотник?
— Да обыкновенно. Брешешь складно. Все охотники горазды на побасенки. Ну вот скажи, разве животина умеет сказывать слова по-людски?
— Ну… може, он и не говорил. Так я по глазам его понял, что он хотел сказать. — Михаил перестал улыбаться, взъерошил на голове волосы, уронил меж коленей руки и теперь уж без смеха, с удивленной досадой досказал: — Ветка меня выручила. Уцепилась ему за хвост, посадила и ждет, когда я стрелять буду. А чем стрелять-то? Бекасином? Он же разорвет меня в клочья. Все равно… пальнул сдуру. Хоть и в пяти шагах, а мне кажется, он даже не почувствовал. И если бы не собака… Хватил он ее лапой — из нее сразу дух вон. На меня почему-то даже и не взглянул, только рявкнул и напрямки через тальник в болото ушел. А я что те заяц — такого стрекача дал, что только вот здесь очухался. И не помню, как добежал.
— Эко ты дело-то… Жалко Ветку. Хорошая была собака, не чета этому пустобреху… Чай-то будешь пить?
— Что ты! Какой чай? Дай отдышаться… Лучше всего поехали скорее в лесничество. Там нас Аленка и накормит.
Они запрягли Игреньку и поехали на кордон. Рассказ Михаила о медведе обрадовал деда Якова, он даже помолодел, начал вспоминать.
— Ну, коль сам хозяин лесной к нам пожаловал, стало быть, к удаче. Хороший тебе подарок ко дню рождения. Я уж годков семь или восемь не встречал медведей-то у нас. Раньше они тут хаживали. Таки другого зверья поболее нонешнего имелось. А вообче-то с медведями шутки плохи. Они ведь, как и люди, каждый имеет свой норов и свой характер. Да. Твой гость, видать, покладистый, или еще какая причина была, что на тебя не кинулся. Може, там детки его дожидалися. Все может быть. Был и со мной случай. Это когда мы еще только коммуной начинали жить. Однажды поехали втроем за жердями для фермы. Как сейчас помню, такая же пора стояла, весенняя, еще листва на деревьях не распустилась. Да, вот едем, значит, втроем: я, Бакин, это который лесником здесь до меня робил, и еще один, пришлый, Аркашкой его звали. Человек не деревенского происхождения, но грамотный и в коммуне справно работал. Верст за семь уехали от Нечаевки, как беда с нами приключилась. Лошадь вдруг всхрапнула да в сторону. Телега перевернулась, и придавило меня к высокому замшелому пню, аж круги радужные в глазах поплыли. А из кустов бурый вылазит, ревет благим матом и прямехонько курс на нас держит. Бакин проворный был мужик, что те огонь, быстро отскочил за ствол толстой березы, и когда зверь-то проходил мимо, он ему шасть за спину. Уцепился руками за уши и завернул голову. Кричит Аркашке, чтобы тот ему топор подал. А у Аркашки губы побелели, знать, впервой живого медведя встретил. Прижался к дереву, руки-ноги трясуном ходят. И я не могу до топора дотянуться. Лошадь храпит в хомуте, а телега давит мои ребра, аж пень за спиной трещит. Бакин глазами кровяные молнии мечет, всех богов по косточкам клянет, топор требует. Вот-вот его медведь с себя сбросит и разорвет как рябчика. Кое-как дотянулся я до топора, кинул его Аркашке. Тот топор взял, а подойти боится — перед глазами пасть клыкастая. И тут словно ветром сдунуло Бакина с медведя. Подскочил к Аркашке, выхватил из рук топор и одним ударом череп медведю раскроил. Дико взревел бурый и рухнул прямо на Аркашку. Заломил его крепко. Лошаденка наша из последних сил рванула, и у меня что-то хрустнуло во внутренностях. Тут я и потерял сознание. Очухался, когда уже к деревне подъезжали. Гляжу на солнце, а на нем тени нехорошие мельтешат. Бакин гонит лошадь что есть духу, а рядом со мной Аркашка лежит, холодный уже. Увидел Бакин, что я жив, обрадовался и плачет: «Хоть ты живой, а то ведь двое-то сразу — грех великий на душу». Вот ведь какие встречи бывают.
— Но откуда же этот у нас появился?
— Наверное, жил где-то невдалеке, край-то наш озерный не мал. Урманов да буреломов на островах исхоженных еще много. Оно ведь дело такое, жисть по-разному проистекает не только у людей, вот и этого могли потревожить соседи, али территорию два хозяина не поделили. Они строго территорию делят. Ну, этот в наш лес и перебрался.
— Еще медведей тут не хватало. Ходи теперь с оглядкой.
— Э-э, не то городишь. Раз медведь в лесу есть, значит, живой лес, настоящий. Тут радоваться надо, а ты…
Полкан, сновавший челноком поперек дороги, вдруг метнулся в кусты, залился таким неожиданно громким лаем, что Игренька всхрапнул в испуге и резко дернулся в сторону. Дед Сыромятин не удержался в телеге и кувырком полетел в кусты. А вдоль просеки улепетывал заяц-русак, еще не успевший сменить белую шубку на серую. Полкан с восторженным лаем кинулся вдогонку.
Михаил валялся в телеге и хохотал, смахивая слезы.
— Ну, Макарыч, ты меня уморил… Ой, тошно мне… Как ты за Полканом спикировал! Ой, потеха…
Яков Макарович выбирался из кустов и никак не мог рассердиться на Михаила. В самом деле — смех и грех получился. И все из-за этого бестолкового Полкана.
— Не собака у тебя, а шут заполошный. Токо и годится кур во дворе пугать.
— А я думал, что ты Полкана перепугал, сам хотел того зайца изловить… Ой, помру со смеху… Расскажу Аленке, не поверит, что ты хотел добычу отнять у Полкана…
— Смейся, смейся, я ведь тоже могу ей рассказать, как ты вокруг болота от медведя стрекача давал. Али не так?
— Так, дедуля. Усаживайся основательнее, чтоб снова не выпасть. Да ладно, не хмурься. А лучше расскажи, что за тайна такая у Тимони, и почему ты его всегда выгораживаешь?
— Для кого тайна, а для кого самая натуральная жизнь. Для стариков, например, Тимоня никакой тайны иметь не может, потому как прожили все годы на глазах друг у дружки.
— Но он же леший: то дуроломом прет, то финт такой закатит — мудрецам впору разгадывать.
— Дак он смолоду таким был. В этом и вся его тайна.
— Мудришь, дед, — начал сердиться Михаил. — Как только о Тимоне заходит разговор, так ты сразу в кусты. Детей с ним крестил, что ли?
Сыромятин хотел отмолчаться или ответить обычной в их разговоре двусмыслицей, чтоб сам Михалко додумал, докопался до истины, но сегодня наломал ноги, продрог возле озер и просто устал. Он даже от разговора со своей старухой стал уставать, а тут такая разминка после долгой зимы.
