Дарья Плещеева - Слепой секундант
— Извольте! Мы проторчали под Очаковом до осени, упустив множество случаев взять крепость. Наша канонада сильно допекала осажденных, пожары опустошали город, перебежчики сказывали, что и склады провианта огонь истребил. Но светлейший князь все не мог собраться с духом. И дождался того, что к ноябрю Гасан-паша сумел доставить в гарнизон полторы тысячи солдат, сам же с флотом отошел. Вы представляете себе военный лагерь поздней осенью и морозной зимой? Вы представляете себе вонь вокруг этого лагеря? Представляете землянки, кое-как вырытые солдатами? Не белые палатки стройными рядами, которые столь приятно созерцать издали, а грязные и сырые землянки? Вы можете вообразить ледяную степь вокруг Очакова, и бураны, и трупы замерзших лошадей? В моем полку не найти было человека, который от дурной кормежки не маялся бы брюхом! Вам доводилось утром выползать из землянки под пронизывающий ветер, не имея шубы, а лишь офицерскую епанчу, которая тут же взвивается парусом? Доводилось учить солдат мастерить безрукавки из бараньих невыделанных шкур, чтобы поддевать под мундиры? Доводилось считать выложенных в ряд покойников — не вражеских, а своих, не выдержавших стужи? Нет? Странно, а я полагал — дамы должны знать, что это за изысканное удовольствие! Мы в день по сорок человек теряли таким образом… а штурма все не было! Древние греки, что девять лет Трою осаждали, все же были в теплом климате — осадили бы они Очаков! Все уже молили светлейшего князя: вели идти на приступ! Лишь на шестое декабря господин Потемкин его назначил. А знаете, сколько приступ длился? Сколько времени нужно было, чтобы обратить Очаков в огромную кровавую могилу? Час с четвертью! Ради этого проклятого часа с четвертью… Эх, да что тут говорить… Мы, сказывали, три тысячи человек потеряли убитыми и ранеными — а скольких погубила осада, хоть кто-то посчитал? Эх…
Незнакомка молчала. Андрей опомнился — ярость его рассеялась, было даже как-то неловко.
— Уж не лежите ли вы без чувств? — спросил он. — К сожалению, у меня нет флакона с солью…
Тут он ощутил прикосновение к своей правой руке. Тонкие пальцы осторожно поднырнули под ладонь, приподняли кисть, замерли. Он не понимал, что происходит. Незнакомка взяла его правую руку в свои, подержала мгновение, наклонилась, поцеловала и выбежала из комнаты. Андрей стоял, пытаясь совместить непонятные прикосновения, молчание и побег. Правда казалась ему невозможной.
Быстрые шаги пролетели в другую сторону. Андрей не понимал, где тут что и для чего беготня. Это разъяснилось, когда вернулась Маша.
— А где Аннета? В спальне ее нет, шубки нет, муфточки нет…
— Она убежала.
— Отчего, Андрей Ильич?
— Кто вас, дам, разберет.
— Ты ее не обидел?
— Нет.
— Гляди ты, бумажки впопыхах обронила. С этими муфтами одно разорение — как руку вытаскиваешь — так все оттуда и вываливается, — пожаловалась Маша.
— А что за бумажки?
— Это черновики письма, кажется. Писано карандашом и почеркано.
— Прочитай, сделай милость.
— Там и по-русски, и по-французски.
— Перекладывай на русский.
— «Отчего бы и не путешествовать в пост, когда желудок пуст, а голова легка и перо слабо… но он уже привык к горшочкам с грибочками… — прочитав это, Маша остановилась, словно недоумевая, и потом голос ее выразил удивление и даже недоверие: — Я нарочно отправилась сюда, чтобы повеселить вас картиной зимнего запустения… В аллеях Екатерингофского парка я трепетала, чтобы вместо щеголя и вертопраха не встретить мне медведя, убранного не столь модно и без курчавого вержета[15] на голове своей, в которой ума никак не менее, чем в вертопраховой… Славно ездить сюда зимой, когда Черная речка не благоухает, словно болото, и я не боюсь, гуляя по берегу с парасолькой[16], наступить на лягушку… Прошу прочесть это письмо в том же настроении, в котором я его писала, и тогда вы будете много смеяться, потому что я хохотала, как сумасшедшая…»
— Особа, которой собираются так писать, вызывает сомнение в своих умственных способностях… Впрочем, Маша, может быть, адресат тебе известен?
Маша ответила не сразу.
— Меж дамами возникает шутливая переписка, и ведь в наших журналах пишут для развлечения точно так, не умнее! — сказала она.
Ответ Андрею не понравился. Маша защищала незнакомку — по какой причине? Только потому, что та ей случайно помогла в трудную минуту?
— Маша, ты ведь знаешь об этой сочинительнице больше, чем говоришь, — сказал Андрей. — Видишь, я с тобой прям — я сомневаюсь в ее честных намерениях, мне кажется подозрительным то, что вас связывает. Если бы ты могла мне сейчас о ней рассказать — было бы лучше для всех.
— Мне нечего рассказывать! — торопливо ответила Маша. — Твои подозрения — вздор. Она, она… Когда-нибудь ты все узнаешь! Она просила меня молчать — а как я ей откажу?
— Маша, я не хочу попрекать тебя благодеяниями своими, но…
— Андрей Ильич, я не хочу продолжать этот разговор, — с неожиданной твердостью заявила Маша. — Ты делаешь вопросы, отвечать на которые мне просто неприлично! Девушке только мать может делать такие вопросы, замужней — только супруг. Разве ты хочешь, чтобы я тебя уравняла в правах с супругом?
Тут-то Андрей и понял, что птенчик оперяется, а неопытная простушка становится-таки графиней; сама, как умеет, взращивает в себе силу характера, необходимую знатной хозяйке огромного особняка с армией дворни и прочего имущества. А как же иначе, если достался муж-мальчик?
— Прости меня и позови, пожалуй, хоть Ванюшку, чтобы отвел меня в мою комнату, — сухо сказал Андрей.
Там, в комнате, он стал бродить, изучая руками обстановку, и неожиданно для себя замурлыкал старую песенку про пастушек, которую слышал еще в детстве:
Пастушки собралися
Пасти своих овец,
Забавы родилися
Для нежных их сердец…
Мурлыкал он без слов, одну мелодию, и вдруг удивился — как это он ее целых двадцать лет помнил? Затем почесал в затылке — очень редко нападала на него охота петь, а сейчас даже и повода не было. Наоборот — все складывалось скверно, разгадать незнакомку не сумел, с Машей почти поссорился, а приедет Венецкий и начнет делать намеки: пора бы-де разобраться наконец с пленниками!
Так оно и вышло.
— Дай мне еще два дня, — попросил Андрей. — Всего два дня!
— Давай уж до Светлой Пасхи дотерпим. Добрые люди пташек из клеток на волю выпустят, а мы — злодеев, — ехидно отвечал Венецкий.
До Пасхи оставалось не так уж много — дней через пяток Вербное воскресенье, и какое же это выйдет число?
