Александр Дюма - Парижские могикане. Том 2
Не отрываясь от книги, он потянулся к столику, нащупал колокольчик и позвонил.
При звуке колокольчика он просветлел лицом, по его губам пробежала довольная улыбка; он захлопнул книгу, заложив ее большим пальцем, поднял глаза к потолку и проговорил вслух:
— Да, после Гомера Вергилий — величайший в мире поэт… Да!
Словно убеждая самого себя, он прибавил:
— Чем больше я читаю его стихи, тем они кажутся мне гармоничнее.
Слегка покачивая головой в такт стихам, он воспроизвел по памяти несколько строк из «Буколик».
— После этого пусть кто-нибудь при мне попробует расхваливать каких-то Ламартинов или Гюго, этих мечтателей и метафизиков!
Генерал пожал плечами.
На его звонок никто не явился, и, следовательно, возразить генералу никто не мог. Он продолжал:
— Что мне прежде всего нравится у древних авторов, так это, несомненно, ощущение полного покоя и глубокой душевной ясности, царящее в их творениях.
После этого справедливого замечания генерал помолчал, потом снова нахмурился.
Он снова позвонил, и сейчас же складки у него на лбу разгладились.
Он продолжал монолог.
— Почти все поэты, ораторы и философы древности жили в одиночестве, — проговорил он. — Цицерон — в Тускуле, Гораций — в Тибуре, Сенека — в Помпеях. Нежные тона, чарующие в их книгах, словно отражают их размышления и их одиночество.
Генерал в третий раз нахмурился и стал звонить с такой настойчивостью, что язычок колокольчика оторвался и упал в стакан, едва его не разбив.
— Франц! Франц! Придешь ты или нет, скотина? — в бешенстве прорычал генерал.
На резкий окрик генерала явился лакей, видом своим напоминавший австрийского солдата: обтягивающие панталоны с широким поясом, на шее — крест с желтой лентой, на рукаве — капральские нашивки.
Да и почему бы Францу не быть похожим на австрийского солдата, если родом он был из Вены?
Войдя в комнату, он встал навытяжку, сомкнув каблуки и развернув ступни, левую руку прижав к ноге, правой отдавая честь.
— А, вот и ты! Ну наконец-то, дурак! — сердито проворчал генерал.
— Это есть я, мой генераль! Я стесь!
— Да уж, здесь… Я три раза тебе звонил, скотина ты этакая!
— Я слышаль только фторой, мой генераль!
— Дурак! — повторил генерал, против воли улыбнувшись наивности денщика. — Где ужин?
— Ушин, мой генераль?
— Да, ужин.
Франц покачал головой.
— Как?! Ты хочешь сказать, что ужина нынче нет, болван?
— Ест, мой генераль, ест ушин, но еще не пора.
— Не время ужинать?
— Нет.
— Который час?
— Пят часоф и четверт, мой генераль.
— Как?! Четверть шестого?
— Четверт шестой, — повторил Франц. Генерал вынул часы.
— Хм, верно! Какое унижение для меня: этот болван прав! Франц удовлетворенно хмыкнул.
— Кажется, ты посмел улыбнуться, плут? — нахмурился граф.
Франц кивнул.
— Чему ты улыбнулся?
— Потому что я лучше зналь время, чем мой генераль. Граф пожал плечами.
— Ступай! — приказал он. — И чтобы ровно в шесть ужин был на столе!
Он снова раскрыл своего Вергилия.
Франц пошел было к двери, потом спохватился, повернулся на каблуках, пошел обратно, встал на прежнее место и застыл в том же положении, как за минуту до того.
Генерал не увидел, а скорее почувствовал: что-то загородило ему свет.
Он поднял глаза, смерив Франца взглядом с головы до ног.
Франц застыл, словно деревянный солдатик.
— Кто тут еще? — спросил генерал.
— Это ест я, мой генераль.
— Я приказал тебе выйти, разве нет?
— Мой генераль так сказать.
— Почему же ты не ушел?
— Я ушель.
— Ты сам видишь, что нет, раз до сих пор стоишь здесь.
— Я есть вернуться.
— Зачем, я тебя спрашиваю!
— Там пришель лицо, который хощет кофрить с генераль.
— Франц! — грозно сдвинув брови, закричал генерал. — Сто раз говорил тебе, негодяй, что, когда я возвращаюсь из Палаты, я хочу только одного: почитать хорошую книгу, чтобы позабыть о плохих речах — иными словами, никого не желаю принимать!
— Мой генераль! — подмигнув, отвечал Франц. — Там есть тама.
— Дама?
— Ja 2, тама, мой генераль.
— Будь там хоть епископ, меня ни для кого нет дома, болван.
— Я сказаль, что ви есть на место, мой генераль.
— Ты так сказал?
— Ja, мой генераль.
— Кому ты это сказал?
— Тама.
— А эта дама?..
— Маркие те Латурнель.
— Тысяча чертей! — подпрыгнув на козетке, закричал генерал.
Франц, не разнимая ног, отпрыгнул на полметра назад и застыл в прежней позе.
— Значит, ты сказал маркизе де Латурнель, что я дома? — разъярился генерал.
— Ja, мой генераль.
— Вот что, Франц! Снимай крест и нашивки, убирай их в шкаф: ты разжалован на полтора месяца!
Старый солдат изменился в лице; по-видимому, он был в смятении: усы его зашевелились, в глазах заблестели слезы, он чудом удержался, чтобы не всхлипнуть.
— Ах, мой генераль! — прошептал он.
— Я все сказал… А теперь пригласи даму.
IV. БЕСЕДА СВЯТОШИ С ВОЛЬТЕРЬЯНЦЕМ
Франц отворил дверь и пропустил ту самую пожилую надменную даму, которую мы видели в роли компаньонки, когда она сопровождала Регину к Петрусу, чтобы заказать ему портрет.
Генерал был аристократом в полном смысле этого слова: он с блеском умел, как говорят в народе, «проглотить горькую пилюлю, не поморщившись». Никто не умел лучше него с улыбкой встретить не противника — с мужчинами генерал бывал откровенен до грубости, — но противницу: с женщинами, независимо от их возраста, генерал был изысканно-вежлив до притворства.
Итак, когда маркиза вошла, он поднялся и, немного волоча левую ногу (по его мнению, этим он был обязан старой ране, а по мнению его врача, — недавнему приступу подагры), пошел даме навстречу, галантно подал руку, проводил к козетке, с которой только что встал, придвинул кресло и сел в него.
— Как, маркиза!? — воскликнул он. — Вы оказываете мне честь личным посещением?
— Я и сама смущена этим не меньше вас, дорогой генерал, — проговорила пожилая дама, стыдливо опуская глаза.
— Смущены! Позвольте вам заметить, что с вашей стороны нехорошо так говорить. Смущены! Что же в этом посещении может вас смущать, скажите на милость?
— Генерал! Не придавайте моим словам того значения, которое они могли бы иметь при других обстоятельствах: я пришла просить вас об огромной услуге и потому испытываю немалое смущение.
— Слушаю вас, маркиза. Вы знаете, что я весь к вашим услугам. Говорите, прошу вас.
— Если бы пословица «С глаз долой — из сердца вон» не была печальной истиной, — кокетливо проговорила маркиза, — вы освободили бы меня от необходимости продолжать: вы догадались бы, о какой услуге я пришла вас просить.
