Эрнест Капандю - Рыцарь курятника
Между виконтом де Таванном и герцогом де КоссеБриссаком сидели Софи Комарго, младшая сестра балерины, и Катерин Госсен, великая актриса, «трогательная чувствительность, очаровательная декламация и восхитительная грациозность» которой, по словам современников, возбуждали восторг публики.
Молодой красивый аббат занимал место между обеими женщинами; это был аббат де Берни, тот, которого Вольтер прозвал «Бабетта-цветочница» и который кардиналу Флери, сказавшему ему грубо: «Вам не на что надеяться, пока я жив», отвечал: «Ну что же, я подожду!»
Наконец, между герцогом де Ришелье и маркизом де Креки сидела мадемуазель Сале – приятельница Комарго и ее соперница в хореографическом искусстве; князь де Ликсен, один из молодых сумасбродов того времени, и мадемуазель Кино, которой тогда было сорок лет, но которая была красивее всех молодых женщин, окружавших ее. Кино, уже получившая двадцать два из тридцати семи писем, написанных ей Вольтером, в которых он называл ее «остроумной, очаровательной, божественной, рассудительной» Талией, «любезным и мудрым критиком, моей владычицей», – Кино в то время уже четыре года как перестала выступать на сцене.
Пробило три часа; никто из присутствовавших не слышал боя часов – так все были увлечены разговором.
– Однако, милая моя Дюмениль, – обратилась к ней Сале, – надо бы запретить подобные манифестации. Это ужасно! Вы, должно быть, очень страдали?
– Несколько дней я была под впечатлением такого грубого выражения энтузиазма, – смеясь отвечала знаменитая трагическая актриса.
– Зачем же вы так талантливо передаете вымысел? – спросил де Креки свою соседку. – В тот вечер, во время сцены проклятия, буквально весь партер трепетал от ужаса.
– Да, – вмешался аббат де Берни, – и в этот момент провинциал бросился на вас и ударил!
– Я велел арестовать этого слишком впечатлительного зрителя, – сказал Ришелье, – но мадемуазель Дюмениль велела вернуть ему свободу и, кроме того, еще поблагодарила его.
– Милая моя, – продолжала Кино, – в связи с шумным успехом, свидетельствующим о вашем таланте, позвольте поделиться еще одним доказательством его, лестным для вас: Гаррик в Париже. Недавно он был у меня в ложе, и мы говорили о вас и о мадемуазель Клэрон, успех которой за эти два года неоспорим. «Как вы их нашли?» – спросила я Гаррика. «Невозможно лучше Клэрон исполнять трагические роли», – отвечал он. «А мадемуазель Дюмениль?» – спросила я. «О! – воскликнул он восхищенно. – Я никогда не видел мадемуазель Дюмениль! Я видел Агриппину, Семирамиду и Аталию и понял поэта, которого они могли вдохновить!»
– Черт возьми! – вскричал князь Ликсен. – Гаррик сказал правду: мадемуазель Клэрон – это искусство, мадемуазель Дюмениль – это сама жизнь!
– А вы сами, князь, что такое? – спросила мадемуазель Госсен.
– Поклонник всех трех!
– Как трех? Вы назвали только искусство и жизнь.
– Между тем и другим есть «очарование»; это значит, что между мадемуазель Дюмениль и мадемуазель Клэрон есть мадемуазель Госсен.
– Ликсен, вы обкрадываете Вольтера! – вскричал Ришелье.
– Каким образом?
– Вы говорите о трагедии и о комедии то, что он сказал о танцах.
– Что ж он сказал?
– Креки вам скажет. Ну, маркиз, – продолжал Ришелье, небрежно откинувшись на спинку кресла, – повтори же нам шестистишие, которое Вольтер сочинил вчера за ужином и которое ты выслушал так благоговейно.
– Я его помню! – вскричала Кино.
– Так расскажите же им. Я предпочитаю услышать его из ваших очаровательных уст, чем из уст Креки.
– Нет! – запрестовал аббат де Берни. – Эти стихи должен прочесть мужчина, потому что они написаны для дам. Я их также отлично помню – вот вам доказательство.
Откинув голову назад, молодой аббат начал декламировать с той грацией, которая делала его одним из самых привлекательных собеседников:
Ah! Comargo, que vous etes brillante!
Mais que Sale, grands dieux, est ravissnte!
Que vos pas sont legers et que les siens sont doux!
Elle est inimitable et vous toujours nouvelle:
Les Nymphes sautent comme vous,
Et les Graces dansent comme elle!
Ах, Комарго, вы точно бриллиант!
Но как, великий Боже, великолепна Сале!
Насколько ваши шаги легки, а ее нежны!
Она неподражаема, а вы всегда новы!
Нимфы пляшут, подобно вам,
А грации танцуют, как она…
Ришелье взял правую руку Сале и левую Комарго.
– Это правда, это правда! – подтвердил он, целуя попеременно обе хорошенькие ручки.
– Господа! – сказал князь Ликсен, поднимая свой бокал. – Я пью за здоровье нашего друга де Коссе-Бриссака, который нынешней ночью доставил нам счастье – провести несколько часов с королевами трагедии, комедии, танцев и ума.
Он поклонился попеременно Дюмениль, Госсен, Комарго, Сале и Кино.
– Действительно, невозможно, господа, находиться в лучшем обществе, – отвечал герцог де Бриссак, обводя глазами кружок дам.
– Да, – сказал Таванн, выпивая свой бокал, – это также мнение одного обаятельного человека… Как я сожалею, что не мог привести его к вам. Я встретил его сегодня в ту минуту, когда выходил из своего отеля. Когда я сказал ему, куда иду ужинать, он расстроился: «Как жаль, что нынешней ночью я должен закончить несколько важных дел, а то пошел бы с вами, виконт, и попросил бы представить меня». И я сделал бы это с радостью.
– Это ваш друг? – спросила Софи.
– Друг, и преданный, моя красавица!
– Дворянин?
– Самой чистой крови!
– Мы его знаем? – спросила Комарго.
– Вы его знаете все… по крайней мере по имени.
– И это имя знаменито?
– Его знаменитость увеличивается день ото дня, это имя твердят все.
– Но кто же это? – спросил Ришелье.
– Да-да. Кто это? – повторили со всех сторон.
– Отгадайте! – предложил Таванн.
– Не мучь нас! – попросил Креки. – Скажи его имя!
– Его имя! Его имя! – закричали дамы.
Таванн принял позу, исполненную достоинства.
– Рыцарь Курятника.
– Рыцарь Курятника! – воскликнул Бриссак. – Так вот о ком ты сожалеешь?
– Ну да!
– Вы слышите, Комарго?
– Слышу и трепещу!
– Ах, виконт! Можно ли говорить такие вещи?! – ужаснулась Сале.
– Я говорю правду.
– Как! Вы говорите о Рыцаре Курятника?
– Да.
– Об этом разбойнике, одно имя которого приводит в трепет весь Париж?
– Именно.
– Об этом человеке, который не отступает ни перед
чем?
– О нем самом.
– И вы говорите, что он ваш друг?
– Самый лучший.
– Как лестно для этих господ! – рассмеялась Кино.
– Да! – еще раз подтвердил Таванн. – И очень сожалею, что он был занят этой ночью, а то я привез бы его к вам, и, конечно, увидев его, вы переменили бы о нем свое мнение.
