Улыбка гения - Софронов Вячеслав

— Он явно открыл новый закон, — считали одни,　

— Да, закон всемирного тяготения, — поддакивали им единомышленники.　

— Его давно открыл Исаак Ньютон, — смеялись им в лицо противники.

— Значит, дополнил его чем-то новым, — не сдавались приспешники научных свершений их шефа.　

— А мы слышали, будто нашего химика приструнили в Академии наук, и как раз за его изобретение. Вот он после того и стал шелковым, — доказывали приверженцы властной руки и законопослушания.　

— Не может того быть, он бы нашел что им ответить, — стояли на своем участники студенческих беспорядков, — нам то известно, он явно стал членом тайного общества и, чтоб не вызвать подозрения, начал вести себя, как примерный гражданин.　

Полиция и в самом деле давно установила за Менделеевым негласный надзор и даже вела особое «Дело» на этот счет, о чем, впрочем, он сам даже не подозревал, как и о студенческих спорах по поводу изменений, произошедших с ним. Вот только никто до поры до времени не догадывался о том, что же заставило его так измениться.　

Хотя к трем женщинам, проживающим с ним под одной крышей, это не относилось. Будучи натурами чуткими и внимательными, они просто не могли не заметить произошедшие с Дмитрием Ивановичем изменения как внешние, так и внутренние. Да, он стал мягче в отношениях с близкими, часто смеялся, иногда без особой на то причины, открывал дверь племяннице, пропуская ее вперед, пододвигал дамам стулья в столовой, начал рассказывать последние университетские новости, обсуждать, какие постановки дают в том или ином театре, где и какие выставки открываются. Екатерина Ивановна с дочерью во время подобных его спичей незаметно переглядывались друг с другом, осторожно подмигивали одна другой, в то время как Анна сидела обычно молча, а сразу, закончив трапезу, вставала из-за стола и уходила на свою половину.　

Вот ей показная галантность Менделеева казалась приторной, не шедшей тому образу, что сформировался в ее представлении о нем. Подобные манеры были больше свойственны казачьим офицерам, среди которых она выросла и хорошо знала, как они держатся в быту или на официальных приемах. Ей же, дочери учителя, как, впрочем, и сам Дмитрий Иванович, выросший в учительской семье, были ближе привычки ее круга, где каждый стремился проявить собственную индивидуальность, а вот всевозможные расшаркивания и «слушаюс-с», «прошу-с», воспринимались с кривой усмешкой. И к такому человеку сразу прилипало прозвание шута горохового, с чем он и оставался до преклонных лет.　

Ее родной Урюпинск, приютившийся на пологом берегу тихих вод реки Хопер, хотя и слыл у столичных остряков непроглядной глухоманью, но зато в отличие от Петербурга народ там жил открыто, и никто не стремился выставлять напоказ свою ученость или знание языков. Наоборот, придерживались дедовских устоев, как в хозяйстве, так и в родстве, стараясь подсобить один другому в трудные моменты.　

Меж тем отец сумел привить ей уважение как к русской народной, так и к европейской культуре и дать знание нескольких языков. Он, хотя и был противник увлечения дочери живописью, но склонялся больше к народной медицине, что, по его мнению, всегда могло ей пригодиться при рождении собственных детей или уходу за близкими. Но получить образование в медицинской академии для женщин было делом немыслимым, в то время как художественная академия принимала наиболее даровитых и талантливых, чем Анна Ивановна и не преминула воспользоваться.　

Там же она и познакомилась с Надюшей Капустиной, а вслед за тем и с ее матерью, и братом Федором, ровесником, близким ей по возрасту. Вот только брат подруги не произвел на нее должного впечатления. Она не увидела в нем сложившейся личности, способной к принятию собственных решений. Над ним довлела властная Екатерина Ивановна, словно не замечая, что он давно не ребенок. Федор беспрекословно следовал материнским советам, зато при первой возможности старался улизнуть из дома и где-то пропадал допоздна, чем вызывал каждый раз негодование неусыпной смотрительницы за его нравственностью.

Ему была отведена отдельная небольшая комнатушка, куда можно было попасть лишь через спальню, где разместились все три женщины. Поэтому, пробираясь меж стоящих у стен кроватей, Федор шутливо закрывал рукой глаза, хотя ничто не мешало ему иной раз лицезреть через растопыренные пальцы, как та же Анна переодевалась в пижаму, готовясь ко сну. Видимо, этот факт не остался незамеченным бдительной Екатериной Ивановной, благодаря чему в их комнате появилась китайская ширма с дракончиками и зубчатой крепостной стеной на шелковых занавесях, отгораживающая кровать девушки от чьих-либо любопытных глаз. Сама она не возражала, хотя большого значения тому не придала.　

Теперь, когда он заглядывал в гостиную, где вечерами обычно собирались все его домочадцы и рассаживались вокруг пианино, когда Анна садилась к клавишам, она при его появлении переставала на какое-то время играть и делала вид, будто ищет какие-то ноты и даже не подняла головы в сторону вошедшего хозяина квартиры. Это можно было принять за невоспитанность девушки, но Дмитрий Иванович приписал всё ее робости и смущению. И был прав, потому как Аня все предшествующие дни ждала встречи с ним, хотя вместе с тем боялась, ощущая своим девичьим сердцем — это судьба.　

Да, она верила в судьбу и свое женское предназначение, как всякая провинциальная девушка, оказавшаяся в столице, начинает примерять на себя и город, и людей, в нем живущих, и вдруг каким-то чудным образом становится одной из них, ощутив себя парижанкой или петербурженкой. Но проходит небольшой срок и чудо вдруг заканчивается, а остается лишь каждодневный труд и совместный быт точно такой же, как во всех прочих городах, населенных людьми.　

Но пока они не стали столичными жителями и оставались подверженными всеобщей болезни провинциалов, заключавшейся в преклонении перед всем столичным, в том числе и перед ее людьми, живущими в ней. Волей-неволей они воспринимают столичных жителей как небожителей, приравнивают их в своем воображении к античным героям, неким ими же выдуманным богам, которым неукоснительно следует поклоняться и исполнять все, что они прикажут.　

Поэтому и Дмитрия Ивановича Анна, хотела она того или нет, считала существом почти что неземным и ей неравным. И лишь слабые отголоски родительских наставлений иногда звучали в ее памяти, настойчиво призывая: «Будь осторожна! Не поддавайся соблазну! Берегись одиноких мужчин!»　

Но в то же время рядом с ней была добрейшая Екатерина Ивановна, и она ни за что не даст ее в обиду; Наденька встанет рядом на ее защиту; Федор, хоть он чуть моложе ее, но милый и порядочный молодой человек. Она им доверяет и уверена, они наверняка любят его, того человека, что сейчас стоял у окна напротив нее.　

Так почему она должна чего-то бояться и ждать беды? Но она ждала, как ждала принесенная в жертву девушка из древней легенды появления из морской пучины дракона, явившегося за ней. И от этого ей было страшно и одновременно хорошо, а сердце билось так громко, что, наверное, стук его был слышен в соседней комнате.　

…Как-то Дмитрий Иванович после занятий вернулся раньше обычного, поскольку неожиданно поменялось расписание занятий. Он мог остаться на кафедре или в своей лаборатории, но какая-то сила влекла его домой. Там его встретила заспанная Фрося и сообщила: «Дома никого», а затем игриво зыркнула своими черными глазищами, дав понять, что она не против продолжить общение, прерванное по его вине несколько дней назад.　

Но Менделеев, понимая, что добром это не кончится, нашел предлог и отослал ее в лавку, попросив купить что-нибудь к чаю. Она недовольно вздохнула, потянулась до хруста всем телом и пошла одеваться.　

Дождавшись ее ухода, он, осторожно ступая, прошел на женскую половину и там безошибочно определил, где находится кровать, на которой спит Анна, и подошел к ней. Он было сел на нее, но тут же вскочил, словно там, под одеялом, было подложено что-то твердое. В голове загудело от прилива крови, взгляд почему-то затуманился, не хватало воздуха для дыхания; осторожно приподнял подушку, словно надеясь найти там какое-то тайное послание, но обнаружил всего лишь чистый носовой платок, обрамленный кружевом. Он жадно схватил его и, не подумав, что пропажи могут хватиться, спрятал чужую вещь в карман. И тут же оглянулся, боясь быть кем-то увиденным.