Жеральд Мессадье - Цветок Америки
Рабы смотрели на губернатора с нескрываемым ужасом.
Франсиско де Бобадилье, заклятому врагу Христофора Колумба, было около пятидесяти лет; в каждом его жесте сквозила властность.
— Присутствие такой дамы, как вы, на нашем острове — это дар небес, — галантно произнес он.
— А ваш визит — большая честь для меня.
Он с удивлением пригубил пальмового вина. Зачем столь знатной даме понадобился напиток рабов?
— Это вино хотя бы не портится при перевозке, — сказала она.
Он улыбнулся:
— Вы правы. Нам следует подумать о том, чтобы разбить здесь виноградники.
— И тогда острову будет чем торговать, — сказала она.
Он сощурил глаза:
— В этом цель вашего приезда на Эспаньолу?
— Нет, губернатор, пусть этим займутся испанские виноградари. Но я вижу, что остров не производит ничего, что могло бы заинтересовать испанскую казну. Нужно хоть что-нибудь посадить, тогда, быть может, удастся оправдать расходы.
— По крайней мере, вы не говорите о пряностях! — со смехом отозвался он. — А что бы вы предложили, кроме виноградников?
— Сахарный тростник.
Он крайне удивился и пристально взглянул ей в глаза:
— Откуда вы знаете?
— Я ничего не знаю! — со смехом возразила она. — У меня во Франции есть фермы, и я никогда не допустила бы, чтобы мои земли слишком долго пустовали. Я смотрю на Эспаньолу по-крестьянски.
— Сеньора! Я понимаю, почему вас прозвали La Capitana!
Губернатор отпил еще немного пальмового вина. А Жанна вспомнила один давнишний разговор с Карлом VII, королем Франции.
— Именно о сахарном тростнике я и думаю, — сказал Бобадилья.
— Значит, вам придется завозить сюда рабов, — вмешался в беседу Франц Эккарт.
Бобадилья в изумлении повернулся к нему:
— Неужели я попал в дом провидцев?
Все рассмеялись.
— Это же очевидно, губернатор. На острове слишком мало туземцев, — объяснил Франц Эккарт.
— Чем вы занимаетесь на Эспаньоле?
— Вся моя жизнь была посвящена торговле и семье, — ответила Жанна. — И вот я узнаю, что открыт Новый Свет. Полагают, что это Индия. Затем меняют точку зрения. Чиновники вашего Колониального бюро отплывают сюда на первом из моих кораблей. Я решила отправиться вместе с ними, чтобы увидеть этот новый мир. И взяла с собой внука, его сына, а также старого друга, Хоакина Кордовеса. Климат здесь превосходный, место райское. Я наслаждаюсь. И отдыхаю.
— Но здесь совсем нет торговли, — возразил Бобадилья. — Означает ли это, что мы не часто будем видеть здесь ваши корабли?
— Решать чиновникам, — ответила она.
— Кто же может принять решение о выращивании сахарного тростника?
— Вы.
Бобадилья разразился гомерическим хохотом:
— Для этого нужны капиталы.
— Я поняла вас, — ответила она. — Я переговорю с моим родственником, доном Феррандо Сассоферрато.
Губернатор встал и пристально взглянул на Жанну.
— Вы замечательная женщина, — сказал он. — И к тому же говорите по-испански!
Она склонила голову:
— Ваш язык подобен любимой песне. Слова запоминаются, едва их услышишь.
— Теперь я понимаю, отчего даже рабы рассыпаются в похвалах вам.
— Я обращаюсь с ними по-христиански.
— Не чрезмерно ли? — с улыбкой произнес он. — Не забывайте, они вырезали первых спутников Колумба.
— Губернатор, вы не подскажете мне, какие границы наша мать церковь установила для милосердия?
— Устами Иисуса Христа, — ответил он, театрально возведя палец к небу, — сказано, что благое милосердие рождается само собой.
Она улыбнулась. Он поклонился и поцеловал ей руку. Затем вновь сел на лошадь, то же самое сделал его секретарь, и маленький кортеж выехал из сада, окружавшего Каса-Нуэва.
После полудня два раба привезли на тележке бочонок с хересом, четыре кресла испанской работы и подушки, два деревянных канделябра с шестью подставками и множество свечей.
— От власти не спрячешься, — заметила она вечером, раскладывая по тарелкам печеную рыбу при свете двенадцати свечей.
Но они все-таки старались прятаться.
Франц Эккарт привез с собой книги, среди которых были «Энеида» Вергилия и «Беседы» Сенеки, изданные, естественно, «Мастерской Труа-Кле». Каждое утро после завтрака он до одиннадцати читал и комментировал их сыну, после чего мальчику позволялось делать что угодно. Никто не знал, какое применение находит Жозеф столь тонкой философии: по окончании урока он пропадал на природе. Выходил он без башмаков, в одних облегающих штанах, и чаще всего бежал на пляж купаться. Жоашен научил его плавать, и вскоре он уже добирался до скал в открытом море, где сидел совершенно голым, не зная, что ведет себя точно так же, как некогда его отец в Гольхейме, с той разницей, что у него не было приятелей среди лисиц.
Франц Эккарт следил за ним издали, думая о силе кровных уз.
После полудня, если его не тянуло на пляж, он надевал карибские сандалии из шкуры дикой свиньи и уходил в лес — один или вместе с Жоашеном. Следуя совету Франца Эккарта, он всегда возвращался за час до захода солнца: грязный и исцарапанный, в цветочной пыльце и травяном соку, которые смывал в ручье, прежде чем вывалить на стол собранные сокровища. Странные плоды, растения с необычными цветами, камешки, насекомые… Один из камней размером с орех привел в восторг его бабушку: по сколу можно было узнать кроваво-красный гранат, который походил на глаз дракона, мерцающий из-под полуприкрытых век.
Однажды Жозеф явился вместе с летавшим над его головой серо-синим маленьким попугаем, которого он поймал, просто вытянув руку. Когда птичку посадили на стол на террасе, она не улетела и начала изучать незнакомое пространство, двигаясь по направлению к тарелке с фруктами. Особое внимание попугая привлек банан: Жозеф очистил его и положил перед гостем. Птица склевала половину, оглядывая присутствующих, в том числе и рабов, своими круглыми глазами.
Жанна рассмеялась.
Попугай в точности повторил этот звук. Она была потрясена.
Стелла, туземка по имени Хуанита и еще одна рабыня в изумлении наблюдали за этой сценой.
— Жозеф! — сказал Жозеф птице.
Попугай посмотрел на него и повторил:
— Жозеф!
Это имя ему и оставили. Он летал по дому, исследовал комнаты, а с наступлением ночи сопровождал Жозефа в спальню. Когда Франц Эккарт по утрам звал сына, попугай стремглав бросался к нему.
— Это мой двойник, — говорил Жозеф.
Возможно, он был прав.
В любом случае двойник его обожал; когда он говорил: «Жозеф, поцелуй меня», попугай садился к нему на плечо и начинал тереться головкой о щеку. Между собой рабы назвали Жозефа мальчиком, который очаровывает птиц.
