Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)
Помню, один вельможа, у которого я обедал, повел гостей в мастерскую, чтобы похвастаться своим горшечником и его последними работами. Начался долгий разговор, в котором я не мог участвовать, потому что у них слов больше, чем у нас. Поэтому, взяв кусок влажной глины, я нашел себе развлечение – слепил из него небольшого бычка, таких у нас лепят дети из грязи, но получилось не совсем удачно, потому что я потерял сноровку. И когда я уже собрался смять фигурку, хозяин и друзья его с негодующими воплями остановили мою руку и принялись говорить, что бычка нужно обжечь.
– Какая свежесть! – говорили они. – Какая чистота форм! – (До сих пор не знаю, что значат эти слова.) – Как он понимает глину!
Я был возмущен тем, что меня выставили на посмешище. Пусть я и с материка, но все же гость.
– Я не понимаю глину, поскольку рожден не в доме ремесленника. Однако в быках знаю толк, и, на мой взгляд, это не бык. У нас, как и здесь, знатный муж разбирается в доброй работе, хотя и не умеет сделать ее своими руками. Не думайте, что мы уж настолько отстали от вас.
Тут они принялись умолять меня не обижаться, поклялись, что говорили вполне искренне и моя работа как раз в том стиле, за который превозносят нынешних мастеров. И меня подвели к полке, заставленной неуклюжими безделушками. Подобные им можно отыскать у нас только в далеких горах – где-нибудь в крохотном святилище, не пользующемся особой славой, когда к глине приложил свои толстые пальцы какой-нибудь земледелец, ни разу не видавший мастерской горшечника (однако он все же получает за них горсть ячменя или олив, потому что лучшего мастера там все равно не найти).
– Пойми, – говорили они, – какую силу вливают в нас старинные формы.
Я сказал им, мол, теперь вижу, что надо мной никто не смеется, и пожалел об этом, поскольку больше говорить было не о чем. Увидев, что я задумался, одна женщина тронула меня за руку.
– Что с тобой, Тесей? Ты все еще сердишься? Или помрачнел оттого, что вспомнил о быках?
Я со смехом отвечал ей так, как любят это знатные жены, но думал совсем о другом: «Имея здесь лишь своих спутников и еще несколько тысяч войска, я мог бы пройти весь Крит из конца в конец. Этот народ впал в детство, он перезрел, закончил свой путь».
Но нельзя было забывать и про арену. Мы, «журавли», привыкшие к единодушию и взаимному доверию, так отточили свою пляску, что даже древние старики не могли отыскать в своей памяти никого лучше нас. Впрочем, боги звали к себе и нас, и теперь каждый был обязан остальным своей жизнью. Аминтор и Формион более не вспоминали о глине в волосах и надменности, они не раз спасали друг друга, и на Бычьем дворе оба были сразу и вождями, и ремесленниками. Однажды, когда Хриса потеряла равновесие и свалилась быку на рога, мне пришлось повторить прыжок, который стоил коринфянину жизни. Но с другой стороны вступил в дело Гиппон; каждый из нас отделался парой ссадин, хотя перепугались мы не на шутку.
После той пляски я как раз шел в баню, когда во дворе меня остановила какая-то женщина:
– Тесей, прошу тебя, сходи покажись моей госпоже. Ей сказали, что ты погиб, и она просто заболела от горя. Она все время рыдает и стонет, бедная маленькая госпожа. Он такая нежная, горькая весть может убить ее.
Я отвечал с некоторой резкостью, поскольку и без того не мог управиться со всеми поклонницами:
– Поприветствуй госпожу от моего имени, поблагодари ее за участие и скажи, что со мной все в порядке.
– Я не могу этого сделать, – отвечала женщина. – Она уже влюблялась в танцора, и, когда он погиб, я ей не сказала. Так что теперь она мне не поверит и захочет увидеть собственными глазами.
Я приподнял брови:
– Не сомневаюсь, она уже утешилась.
Но она со слезами на глазах потянула меня за руку.
– О, не будь жестоким, не убивай моего ягненочка. Ну же, для тебя это всего пара лишних шагов.
Она указала в сторону царской лестницы.
Я в недоумении уставился на нее:
– Что? Или ты думаешь, что мне мало быков?
Она взвилась, словно бы я оскорбил ее:
– Невежа! Как ты мог принять меня за сводню! Чего еще ждать от этих дикарей! Ей еще и десяти нет.
Словом, я отправился вместе с ней как был – в одежде танцора и при всех драгоценностях. Женщина вела меня по широкой лестнице, освещенной через отверстие в крыше; поддерживали ее красные колонны. Изрядно покрутив во все стороны, она привела меня в большую светлую комнату; в одном углу ее стояла детская кровать, в другом ванна из алебастра, на полу валялись куклы. Веселые стены были разрисованы птицами, бабочками и обезьянами, собирающими плоды. Я едва успел оглядеться, когда услышал мышиный писк, и из постели навстречу мне бросилась голенькая девчушка. Она вскочила мне на руки – легонькая, как мартышка со стенки, – и обняла за шею. Приведшая меня няня и та, что была в комнате, засмеялись и принялись шутить. Но мне было жаль ребенка – девочка горевала по-настоящему. Ее лицо и даже волосы были влажны от слез. Под глазами проступили красные пятна. Тонкокожая – таких можно встретить лишь в родовитых домах; шелковистые светло-каштановые волосы, маленькие руки, словно выточенные из слоновой кости, чистая зелень глаз. Я поцеловал ее и сказал, что она не должна лить слезы раньше времени. Тело ее под моими руками казалось свежим, как лепесток лилии, грудки едва начинали набухать. Я отнес ее к постели и уложил.
Она свернулась на боку калачиком и, взяв меня за руку, усадила рядом с собой.
– Я люблю тебя, Тесей, я люблю тебя. Я чуть не умерла от горя.
– Предзнаменования сулят тебе долгую жизнь, – обещал я. – А теперь спи.
Она потерлась мокрой щекой о мою руку:
– Ты так прекрасен! А ты женишься на мне, когда я вырасту?
– Не сомневайся. Я убью всех твоих женихов и увезу тебя в золотой ладье.
Она подняла на меня глаза, ресницы слиплись от слез.
– Акита говорит, когда я стану женщиной, ты уже умрешь.
– О, это зависит от бога. Но для быков я буду тогда слишком стар. И вы, прекрасные жены, забудете обо мне.
– Нет! – воскликнула она. – Я буду вечно любить тебя, даже когда ты состаришься – и в двадцать и даже в тридцать лет. Я все равно буду тебя любить.
– Посмотрим! – отвечал я со смехом. – Но вот что я тебе скажу. Когда ты станешь взрослой, я буду царем – если выживу. Хочешь рискнуть, ясные глазки? Спорим, что выйдет по-моему?
– Согласна. Но теперь мы обручены, и ты должен мне что-нибудь подарить.
Я предложил ей одно из колец, которых у меня было в избытке, однако девочка качнула головой:
– Нет, кольца – это всего лишь золото; мне нужна прядь твоих волос. Няня, подойди и срежь ее.
– Волосы? – отвечал я. – Их я не могу тебе дать, они посвящены Аполлону. К тому же, если они попадут от тебя в злые руки, их можно использовать, чтобы навлечь на меня беду.
