Александр Дюма - Цезарь
– Граждане, – сказал Цезарь, – ваше требование справедливо; у вас за спиной пять лет тяжелых трудов и боевых ран, и я освобождаю вас от вашей присяги. Тем, чей срок службы закончился, будет выплачено все до последнего сестерция.
И тогда все эти люди, только что бунтовавшие и сыпавшие угрозами, перешли от угроз к мольбам, пали на колени, простирая к нему руки и умоляя его позволить им остаться с ним. Цезарь был непоколебим. Он наделил их участками земли, но удаленными одни от других[56], выплатил им часть денег, которые задолжал, и вызвался выплатить остальные с процентами.
Но они упорствовали в своем желании последовать за ним; и, как бы он ни был исполнен решимости, увидев их на берегу моря и услышав от них, что они пройдут через Испанию, если это будет нужно, лишь бы сопровождать его в Африке, он, в конце концов, простил их.
Тем не менее, Цезарь понял, что в претензиях его солдат была доля справедливости. Он был должен им жалованье почти за два года. Всем завоевателям рано или поздно приходится улаживать эти расчеты со своими легионами.
Вспомните тот смотр, который проводил ветеранам Империи г-н герцог де Берри. В числе претензий, которые, по его мнению, солдаты могли иметь к императору, была нерегулярность выплаты жалованья.
– Наконец, – сказал герцог, – завершая свою речь, – он не платил вам уже целых два года.
– А если нам было угодно предоставить ему кредит! – ответил один старый рубака, – что вы на это скажете?
Но Наполеона здесь уже не было.
Эти же самые люди, которым было угодно предоставлять ему кредит, когда он был сослан на остров Эльба или когда он был заточен на острове Святой Елены, эти же люди порой роптали, подобно солдатам Цезаря, во времена его всемогущества, если выплата жалованья запаздывала.
Итак, Цезарь решил расплатиться. Он выдал своим ветеранам, помимо двух больших сестерциев (четыреста франков), по двадцать четыре тысячи сестерциев на человека (четыре тысячи франков), и дал им земли, о которых мы говорили.
Затем настал черед народа. Он дал каждому человеку по десять мер зерна и по десять ливров масла. А поскольку он обещал сделать это еще год назад, он добавил по сто сестерциев процентов. Кроме того, он возобновил аренду домов в Риме за плату не более двух тысяч сестерциев, а в остальной Италии – за плату не выше пятисот сестерциев.
Наконец, ко всем этим дарам он добавил всенародное пиршество и раздачу мяса.
Глава 75
Все удивлялись, что Цезарь, у которого было столько дел в Африке, оставался в Риме. Но ему нужно было приговорить Лигария и принять Клеопатру.
Квинт Лигарий выступил против Цезаря с оружием в руках, и, вопреки всем своим великодушным привычкам, Цезарь хотел добиться для него обвинительного приговора. Нужен был обвинитель. Найти обвинителя было проще, чем защитника. Обвинителем выступил Туберон. Лигарий попросил Цицерона взяться защищать его. Цицерон согласился.
Кстати, расскажем, как Цицерон вернулся в Рим, и что произошло между ним и Цезарем. Цицерон находился в Брундизии, все еще в колебаниях, спрашивая совета у всех и каждого. Как только он узнал, что Цезарь высадился в Таренте, и по суше направляется в Брундизий, он пошел ему навстречу, уверенный, что ему удастся смягчить его, но стыдясь, тем не менее, в присутствии стольких людей подвергать испытанию великодушие врага-победителя. Но как только Цезарь увидел его на дороге, он соскочил с лошади, обнял его, и на протяжении нескольких стадиев пути беседовал только с ним одним.
Однако, несмотря на столь доброе отношение к нему Цезаря, Цицерон все же согласился стать защитником Лигария. Когда Цезарю сообщили, что защищать обвиняемого будет Цицерон:
– А! – сказал он, – я очень рад.
Затем, повернувшись к своим друзьям:
– И вы тоже, не правда ли? Мне будет очень приятно послушать Цицерона, я его так давно не слышал.
– Но Лигарий? – спросили окружающие.
– Лигарий, – ответил Цезарь, – это злодей, который будет осужден, даже если сам Аполлон будет заступаться за него.
Однако, когда в назначенный день Цицерон взял слово, он выступал так блестяще, что в некоторых местах его речи Цезарь не смог удержаться от рукоплесканий; в других, побледнеть лицом; а когда оратор дошел до Фарсальского сражения, Цезарь был охвачен таким волнением, что уронил бумаги, которые держал в руках.
«Наконец, – говорит Плутарх, – сраженный красноречием Цицерона, Цезарь отпустил Лигария полностью оправданным».
То, что мы сейчас скажем, весьма странно, но мы думаем, что Плутарх ошибся относительно оправдания Лигария.
Лигарий так и не был приговорен к смерти, это верно; но все красноречие Цицерона не смогло помешать тому, что его осудили на изгнание. Доказательство нашим утверждениям мы находим в письме Цицерона к Лигарию:
«Рим, сентябрь 708 года.
«По долгу своей дружбы я должен был бы утешить вас и помочь вам советом в вашем несчастье. Если я не написал вам до этой минуты, то это потому, что я тщетно искал слова, чтобы смягчить вашу скорбь, или способ исцелить ее. Сегодня же у меня появился не единственный повод думать, что вы скоро вернетесь к нам, и я не могу удержаться, чтобы не поделиться с вами своими надеждами и пожеланиями. Цезарь не будет суров с вами; я чувствую и усматриваю, что обстоятельства, время, общественное мнение и даже, как мне кажется, его собственная склонность делают его с каждым днем все мягче. Я убеждаюсь в этом по его отношению к другим, а что касается лично вас, то его самые близкие друзья уверяют меня в этом. С того времени, как из Африки пришли первые известия, я не перестаю умолять его вместе с вашими братьями. Их отвага, их доблесть, их несравненная братская любовь и непрестанная забота о вас таковы, что, по моему мнению, Цезарь совершенно не может в чем-либо отказать нам».
Остальное письмо целиком посвящено мягкосердечию и великодушию Цезаря. Но хотя с ее помощью и не было достигнуто полное оправдание Лигария, речь Цицерона (который на этот раз выступал куда удачнее, чем в тот раз, когда он защищал Милона) не была от этого менее превосходной.
Покончив с делом Лигария, Цезарь обратил взор в сторону Брундизия: Клеопатра, которая позднее внушит такой сильный страх Горацию, только что высадилась там вместе со своим одиннадцатилетним супругом.
Цезарь принял их обоих у себя во дворце, и в то время как Арсиною тщательно берегли для предстоящего триумфа, для них он устроил пышные торжества, добился причисления их к друзьям римского народа, и, воздвигнув в память победы при Фарсале храм Венеры-Победительницы, велел установить в этом храме напротив статуи богини золотое изваяние Клеопатры.
Эти почести, возданные египетской царице, вызвали большое недовольство у римского народа; но Цезарь прекрасно чувствовал, что он может позволить себе все и, возможно, он просто потерял голову.
Наконец, Клеопатра вернулась в Египет; если бы не это, Цезарь, вероятно, так и не вырвался бы из колец этой нильской змеи, как он ее называл, и не покинул бы Рим.
Африка стойко держалась за Помпея. Давайте вспомним о Катоне, о котором мы совсем позабыли с тех пор как он, как мы знаем, в слезах вернулся в Диррахий после казни пленников. Мы сказали только, что Помпей, который боялся его, оставил его в Диррахии присматривать за оставленным имуществом.
После поражения при Фарсале Катон принял к рассмотрению два возможных случая: если Помпей будет убит, и если Помпей останется жив. Если Помпей будет убит, Катон приведет обратно в Италию оставшихся при нем солдат, а сам потом сбежит и поселится где-нибудь подальше от тирании. – То, что Катон называл тиранией, не было тиранией в прямом смысле слова: это было, каким бы оно ни было мягким, правление Цезаря. Если Помпей останется в живых, он последует за ним всюду, куда бы тот ни направился.
Еще не зная о том, что случилось в Египте, но, зная, что Помпея видели на берегах Азии, он отправился на Керкиру, где находилась морская армия. Там он встретил Цицерона и хотел уступить ему командование.
Цицерон был консулом, а Катон – всего лишь претором; к тому же, Катон разбирался только в законах. Цицерон отказался. Он уже решил заключить мир с победителем. Пытаясь угадать по маршруту, которым двигался Помпей, где он собирается искать себе убежище – в Египте или в Африке, и торопясь настичь его, Катон вместе со всеми своими солдатами сел на корабли. Но прежде чем поднять паруса, он предоставил каждому свободу возвращаться в Италию или следовать за ним.
Прибыв в Африку, он встретил, двигаясь вдоль берега, молодого Секста Помпея, того самого, который был любовником Клеопатры, и который должен был впоследствии сделать себе имя, возродив морское разбойничество, разгромленное его отцом. От него он узнал о печальной кончине Помпея.
Тогда среди всех тех, кто сопровождал его, не осталось ни одного, кто, узнав о смерти Помпея, захотел бы видеть своим полководцем кого-нибудь кроме него. Катону стало совестно бросать стольких отважных молодцов одних и без всякой помощи на чужой земле. Тогда он принял на себя командование, и высадился на суше в Кирене.
