Георг Эберс - Клеопатра
Они получили также книги, и Дион охотно обсуждал прочитанное с Бариной. Уже через месяц он стал помогать мужчинам в рыбной ловле, а Дионику — в работе на верфи. Его мускулистые руки, развитые упражнениями в палестре, легко справлялись с работой.
В этой уединенной жизни, где ничто не мешало влюбленным, они каждый день открывали друг в друге новые сокровища, которые, быть может, остались бы незамеченными в городе. И вскоре возникло отрадное чувство духовного единства, которое при обычных условиях создается только годами совместной жизни, как прекраснейший плод союза, основанного на взаимной любви и уважении.
Бывали минуты, когда Барине очень хотелось повидаться с матерью и другими близкими людьми, но письма, приходившие время от времени, не давали ей впасть в тоску.
Благоразумие требовало, по возможности, ограничить сношения с городом. Поэтому письма вольноотпущеннику передавала Анукис, черная служанка Хармионы, только когда тот бывал на рынке.
Так проходили дни за днями, и в конце концов Дион мог сказать без всякого самообольщения, что Барина чувствовала себя счастливой в этой пустыне и что его общество вполне заменяет ей шумную и оживленную жизнь в столице. Приходили письма от ее матери, сестры, от Хармионы, от деда, от Архибия и Горгия, но никогда они не пробуждали в ней желания расстаться с этой отшельнической жизнью, напротив, каждое служило темой для разговоров, еще сильнее укреплявших их связь.
На второй месяц после бегства было получено письмо Архибия, в котором сообщалось, что скоро им придется подумать о возвращении, так как сириец Алексас оказался гнусным изменником. Он и не думал исполнять возложенное на него поручение привлечь на сторону Антония Ирода, а, отрекшись от своего благодетеля, остался у иудейского царя. У него хватило наглости отправиться к самому Октавиану с целью продать ему тайны Антония, но тут он был схвачен и казнен в своем родном городе Лаодикее.
«Теперь, — продолжал Архибий, — Клеопатра и ее супруг не обманываются более насчет худшего врага Барины.
Его измена естественно подорвала доверие и к Филострату. Однако нужно еще потерпеть, так как Цезарион вступил в корпорацию эфебов, а Антилл недавно облачился в toga virilis [74]. Теперь они могут многое предпринять по собственной инициативе, а Цезарион наверняка не отказался от надежды овладеть Бариной».
За себя Дион не боялся, но ради супруги не мог игнорировать предостережения друга. Это было неприятно, так как ему хотелось ввести возлюбленную в свой дом, кроме того, нужно было бывать на заседаниях совета в эти смутные дни. Он рискнул бы отправиться в город один, но Барина так убедительно просила его не рисковать безмятежным счастьем, которое они испытывали в уединении, что Дион не мог не уступить. К тому же письмо Хармионы, полученное через несколько дней, доказывало как нельзя лучше, что следует быть очень осторожными.
Даже на острове знали, что в Александрии наступило бешеное, необузданное веселье. Южный ветер доносил до них звуки музыки или крики ликующей толпы.
Дочь Пирра, Диона, часто звала всех на берег полюбоваться великолепными, украшенными со сказочной роскошью гондолами, с которых раздавались звуки лютни и песни. Лодки под узорными пурпурными парусами скользили по глади залива. Однажды обитатели острова даже смогли рассмотреть на роскошном судне, украшенном позолоченной резьбой, молодых рабынь с распущенными волосами, в легких одеждах цвета морской волны. Они склонились над легким рулем из сандалового дерева, изображая нереид [75]. Не раз ветер доносил до острова благоухания, а ночью корабли освещались волшебным светом разноцветных ламп и фонарей. Пассажиры, переодетые богами, богинями и героями, разыгрывали сцены из мифологии и истории. На палубе великолепного корабля царицы увенчанные гости на пурпурных ложах, обвитых гирляндами цветов, пировали, осушая золотые кубки.
Берег Брухейона был залит огнями. Гигантский купол Серапеума в Ракотиде, освещенный тысячами ламп, возвышался, точно усеянный звездами небесный свод, опустившийся на землю, над плоскими кровлями города. Храмы и дворцы превращались в колоссальные канделябры, и ряды ламп тянулись светящимися гирляндами от мраморного храма Посейдона до дворца на Лохиаде.
Возвращаясь с рынка, Пирр или его сыновья рассказывали о праздниках, представлениях, играх, состязаниях, увеселительных поездках, в которых, по примеру двора, принимала участие вся Александрия. Для рыбаков настало хорошее время — весь их улов разбирали повара царицы и платили щедро.
В это-то время и пришло письмо Хармионы.
День рождения царицы, к удивлению Диона и Барины, прошел без особенных торжеств; но рождение Антония, несколько дней спустя, было отпраздновано с великим блеском и шумом.
Два дня спустя Анукис передала Пирру упомянутое уже письмо Хармионы.
На вопрос нубиянки, может ли она посетить изгнанников, Пирр отвечал отрицательно, так как, с тех пор как Октавиан находился в Азии, гавань кишела стражниками и шпионами, и малейшая неосторожность могла оказаться гибельной.
Впрочем, письмо Хармионы еще более, чем предостережения рыбака, обуздало нетерпение Диона.
Сначала шли добрые известия о родных Барины; затем Хармиона писала, что дядя Диона, хранитель печати, — наверху блаженства. Вся его изобретательность пошла в ход. Каждый день приносил новые празднества, каждая ночь — роскошные пиры. Зрелища, поездки, охоты чередовались без конца. В театрах, в Одеоне, на ипподроме разыгрывались великолепные представления, состязания, битвы гладиаторов, травли зверей. В прежние времена Дион участвовал в развлечениях кружка «умеющих жить», близкого ко двору. Теперь этот кружок снова возродился, но Антоний называл его членов «друзьями смерти». Это название было довольно верным.
Все понимали, что конец близок, и подражали тому фараону, который уличил во лжи оракула, предсказавшего ему шесть лет жизни, так как сделал из них двенадцать, превратив ночи в дни.
Свидание царицы с супругом, о котором Хармиона сообщала раньше, привело к пышным празднествам.
«В то время, — писала она, — мы надеялись, что все пойдет по-новому, что Марк Антоний, возрожденный вновь пробудившейся любовью, вспомнит старые подвиги, но наши надежды были обмануты. Клеопатра не успокоилась и не отказалась от борьбы, но он своим гигантским розовым букетом только показал, что фантазия прожигателя жизни разыгралась сильнее, чем когда-либо. «Друзья смерти» далеко превзошли «умевших жить».
Антоний стоит во главе их, и ему, чье исполинское тело противостоит самым неслыханным излишествам, удается заглушить в себе мысль о близкой гибели. После бурной ночи его глаза сверкают так же ярко, голос так же юношески звучен, как перед началом пира. Царица остается его богиней, и кто мог бы равнодушно видеть, как гигант повинуется своей нежной властительнице и выдумывает самые неслыханные развлечения, чтобы только сорвать улыбку с ее губ.
