Юрий Трусов - Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник)
Упоминание о Лебяжьей заводи согнало хмурь с лица Кондрата.
Он сразу повеселел.
– Я тоже об этом подумывал. Да тебя, Маринка, в печаль вводить опасался. Не жалко ли тебе дом хаджибейский покидать будет? А ты вон какая оказалась… – Он не договорил, голос его задрожал, и, чувствуя, что не в силах будет скрыть свое волнение, Кондрат уткнулся лицом в плечо жены.
Вольный ветер
Маринка спешно готовилась к отъезду. Кондрату опасно было оставаться в Хаджибее: ведь его могли опознать и выдать в руки властей. Хурделица всячески успокаивал ее, говорил, что вряд ли его ищут, что «по закону» он, наверное, давно уже благодаря заботам Зюзина «предан земле». А документ на имя Дмитрия Мунтяну – хорошая защита от всяких хаджибейских начальников. Маринка в ответ на все это лишь недоверчиво качала головой.
– Мало что может быть… Вот уедем отсюда на Лебяжью, тогда мне спокойней на душе станет. – И она не только запрещала мужу днем выходить из хаты, но держала его взаперти в темном чулане. – Сиди здесь, чтоб не заприметил тебя кто-нибудь, – умоляла она Кондрата. И он, не желая излишне волновать ее, подчинялся.
Однако собрать вещи и сразу же выехать не удалось. Нужно было починить возок да соху. Купить пару волов. Корова, овцы, домашняя птица у Маринки в хозяйстве были. Требовалось только приобрести косы, серпы, топор. Без них не обойтись в глухой степи. Маринка погрузила на возки несколько мешков пшеницы-арнаутки для посева.
– Будет у нас свой хлеб, – сказала она помогавшей ей Одарке.
Старая селянка вздохнула:
– Счастливая ты! Будешь с чоловиком хлеб сеять… А я… Где мои Семен? Скоро ли увижу его? – Она утерла рукавом слезу, покатившуюся по морщинистой щеке.
– Да вернется твой Чухрай. Дожидайся здесь. Он тебя везде отыщет, – обняла ее за плечи Маринка. И та сразу приободрилась.
– Он у меня такой! Если в басурманском полоне отыскал, то теперь и подавно, – ответила она убежденно.
Сборы уже подходили к концу, когда утром в дверь хаты постучался солдат инвалидной команды и с важным видом вручил Маринке уже вскрытый, с обломанной сургучной печатью пакет. Маринка не знала грамоты и поэтому хотела было побежать в комендантскую канцелярию попросить писаря, чтобы он прочитал ей полученную грамоту. Но, вспомнив, что Кондратка ее – сам грамотей, бросилась к нему в чулан.
Кондрат вышел из своего заточения и по складам прочитал вслух сообщение из полка о том, что прапорщик и кавалер гусарского полка Хурделица Кондрат, сын Иванов, убит в марте седьмого дня тысяча семьсот девяносто первого года и предан погребению по христианскому обычаю. Это было все, о чем сообщал полковой писарь жене погибшего.
Лишь закончил он чтение, как руки жены крепко обвили его шею. Маринка, словно безумная, рыдала, смеялась и целовала его.
– Кондратко, бедовый мой, страсть-то какая! А все ж ты жив и свободен, как сокол вольный, – восклицала она. – Живой! Живой!
– Да, Маринушка… И жив, и волен, а все потому, что друзьями спасен.
В ту же ночь под утро, простившись с Одаркой, выехали они из Хаджибея на двух высоких возках, груженных домашним скарбом, провиантом и фуражом.
Кондрат повел свой «караван» по мало кому известной дороге, ведущей к Тилигулу. Путешествие их было медленным и долгим. Но вольный ветер, уже несущий запахи весны, освежал Маринку и Кондрата. Вырвавшиеся из города, они радовались, что каждый, даже медленный поворот колеса, приближает их к родной Лебяжьей заводи.
Кондрат часто вынимал свой паспорт и читал его Маринке, чтобы она получше запомнила его новое имя.
Родные места
И вот путники въехали в знакомую балку. И трех лет не прошло, а уже исчезла, словно никогда и не существовала на земле, их Безымянная слобода!
Тихий шелест прошлогодней травы, невнятное бормотание ручья, как и раньше, струившего свою прозрачную воду, – вот те единственные звуки, которые мог уловить здесь их слух.
– Ровно на погосте каком, – зябко пожала плечами, вслушиваясь в тишину, Маринка.
– Погост и есть, – мрачно согласился Кондрат.
С болью в душе направили они лошадей по сухому высокому бурьяну, росшему там, где когда-то тянулась узкая длинная улочка из белых землянок и понор. Только по кое-где возвышавшимся над дорогой обросшим травой холмикам Кондрат и Маринка могли теперь угадать то или иное жилище.
А от многих землянок и вовсе ничего не осталось. Видимо, разрушенные ордынцами глиняные домишки до конца уже успели размыть осенние дожди.
Кондрат нашел остатки своей поноры. Стены ее почти совсем сравнялись с землей, а крыша, на которой и раньше шумела лебеда, ушла глубоко в грунт. Сняв шапку Кондрат долго стоял в оцепенении, словно у могилы.
Голос Маринки вывел его из тяжелого раздумья.
– Едем дальше, Кондратко! Посмотрим, может, дедова хата устояла.
Землянка Бурилы и в самом деле сохранилась. Кондрату пришлось приложить всю свою силу, чтобы открыть дубовую дверь и ставни маленьких, похожих на бойницы окошек. Крепко заколотил их дед Бурило, отправляясь в далекий поход.
Кондрат и Маринка с волнением вошли в горенку. От затхлого, спертого воздуха кружилась голова. Здесь все сохранилось, как и было при жизни старого хозяина. Сделанные его руками лавки, дубовая, окованная медью скрыня-ларь для одежды стояли вокруг столешницы. По стенам висели полки-мисники. Их тоже смастерил дед. На мисках под тусклым слоем пыли поблескивала цветистая глазурь глиняной утвари: узорчатые миски, кувшины, глечики, сулеи и кружки, из которых хлебосольный Бурило некогда любил угощать гостей.
А в углу у печки стояли закопченные ухваты-рогачи. И сама печь, расписанная красными, желтыми и синими петухами, вызвала у Маринки слезы. Ведь это она по указке деда когда-то подновляла ее.
Кондрат попытался успокоить Маринку.
– Ох и обрадовался бы дед Бурило, увидев нас в своем гнезде живыми и здоровыми. Ведь все это он для нас приберегал. Видно, чуял, что мы вернемся сюда.
– И верно, – ответила Маринка, вытирая платком мокрое от слез лицо. – Очень бы обрадовался! Гляди, здесь все целехонько, словно дед только что из хаты вышел… Если б не пыль, то можно бы подумать, что не годы минули, а день прошел.
Понурив головы, вышли они из горенки и очутились среди кряжистых деревьев, окружавших землянку. Это были старые вишни памятного им садочка. Здесь Кондрат впервые сказал Маринке о своей любви.
Лебяжий край
Хотя уже пришло время немедля браться за соху и многие дела по хозяйству налаживать, все же Кондрат с Маринкой не могли не поехать на заводь. Тянуло их туда неудержимо. Красота этого лебяжьего края запомнилась им на всю жизнь. У Кондрата была еще одна, пока смутная думка – подыскать подходящее место для постройки новой хаты. Хотелось жить подальше от слободы, куда могут понаехать люди, знавшие его раньше. Такая встреча пугала Кондрата: узнают, донесут…
