Изгнанник. Каприз Олмейера - Конрад Джозеф

Густой утренний туман словно укрыл его от мира: от земли, от небес, от журчащей у ног реки, и Дэйн выдохнул имя восхитительного существа, которое, он был уверен, уже где-то рядом, слышит его и точно так же чувствует его присутствие.

Вдруг из тумана, совсем рядом с бревном, выступил высоко задранный нос лодки – Нина гребла, сидя на корме. Марула положил на него руку и легко заскочил внутрь, сильно качнув легкое суденышко. Повинуясь толчку, оно прошло на волосок от бревна, и река послушно подхватила его и понесла по течению, быстро и беззвучно, меж невидимых берегов. И опять Дэйн у ног Нины забыл обо всем, чувствуя, как и его уносит прочь мощная волна невероятных эмоций – счастья, радости, гордости, желания. В очередной раз он убедился, что нет для него другой судьбы, кроме этой девушки, которую он сжал в объятиях со всей силой страсти.

Нина мягко высвободилась и с тихим смехом шепнула:

– Лодку перевернешь, Дэйн!

Он пронзительно взглянул ей в глаза и, отпустив со вздохом, лег на спину на дно каноэ, положил голову ей на колени, закинул руки назад и обнял за талию. Нина склонилась над ним и, тряхнув головой, накрыла обоих водопадом длинных черных волос.

Лодка поплыла по течению; Дэйн дал волю своему дерзкому, ничем не скованному красноречию, а Нина склонилась к нему, чтобы не упустить ни единого слова из его шепота, который казался ей слаще самой жизни. Для них обоих перестало существовать все, что находилось за бортами узкого хрупкого суденышка. Они погрузились в собственный мир, наполненный яркой и всепоглощающей любовью, не обращая внимания ни на сгущающийся туман, ни на утихший перед рассветом бриз, ни на окружающий их великолепный лес – на всю тропическую природу, в торжественной тишине ожидающую восхода солнца.

Над речной дымкой, скрывающей лодку с грузом юной ликующей жизни и всеобъемлющего счастья, таяли звезды и небо с востока окрашивалось в серебристо-серый. Ни ветерка, ни шуршания листвы, ни играющей рыбы – ничто не тревожило безмятежный покой всего живого на берегах великой реки. Земля, вода и небо окутались глубокой дремотой, от которой, казалось, нет пробуждения. Вся живость и буйство тропиков словно сосредоточилась сейчас в горящих глазах, в лихорадочно бьющихся сердцах двух влюбленных, скользящих в каноэ по глади реки под белым покровом тумана.

Внезапно мощный сноп золотых лучей выстрелил ввысь из-за темной изгороди деревьев, растущих по берегам Пантая. Звезды растаяли; темные облачка в зените вспыхнули на миг алым; легкий бриз – предвестник пробуждения – взвихрил и разорвал густую дымку на затейливые клочья, открыв сверкающую под утренним солнцем рябь на воде. Огромные стаи белых птиц взвились со звонким щебетом над верхушками деревьев. Над восточным побережьем взошло солнце.

Первым к реальности вернулся Дэйн – вскочил и торопливо оглядел реку. Взгляд его отметил позади лодку Бабалачи и еще одно маленькое пятнышко на искрящейся глади реки – каноэ Тамины. Он осторожно перебрался на нос и, опустившись на колени, поднял весло. Нина на корме взялась за свое, и они дружно ударили по воде, подняв фонтаны брызг. Легкое суденышко быстро понеслось вперед, оставляя за собой узкую водяную дорожку, обрамленную кружевом белой сверкающей пены. Не поворачивая головы, Дэйн произнес:

– Позади нас кто-то есть. Нельзя дать ему подойти. Пока мы слишком далеко, нас не должны узнать.

– Впереди тоже кто-то есть, – не прекращая грести, заметила Нина.

– Вижу. Солнце бьет в глаза, но я почти уверен, что это Тамина, девушка, которая каждое утро приходит к бригу торговать печеньем – иногда на целый день. Она не опасна. Держись ближе к берегу, нам нужны вон те кусты, у меня там лодка.

Он зашарил глазами по мангровым пальмам, которые они задевали, скользя по реке.

– Вон туда, – сказал он наконец, – где пальмы кончаются и дерево склонилось над рекой, свесив ветви. Правь к большому зеленому стволу.

Дэйн встал, вглядываясь в заросли, а Нина легкими искусными гребками повела каноэ вдоль берега. В нужном месте Дэйн схватился за ветку и, откинувшись назад, толкнул лодку под низкую зеленую арку густых спутанных лиан – проход в миниатюрную бухточку, вымытую тут последним серьезным наводнением. Здесь и скрывалась его собственная лодка, пришвартованная к камню, и Дэйн перешагнул в нее, держась за борт каноэ Нины. Вскоре две скорлупки, отражаясь в черной воде, уже тихо плыли бок о бок под тусклыми лучами, с трудом пробившимися сквозь высокий полог густой листвы. А в вышине под ярким солнцем пламенели громадные алые цветы, осыпая влюбленных водопадом крупных, блестящих от росы лепестков, которые, чуть вращаясь, падали в душистые струи реки. И над ними, и под ними, и вокруг – всюду: в сонной воде и среди пышной растительности, купающейся в теплом воздухе и испускающей стойкий и пьянящий аромат, – шла буйная жизнь тропической природы. Растения рвались кверху, обвивали друг друга, сплетаясь в неразрывный клубок, безумно и безжалостно карабкались друг на друга в молчаливой отчаянной борьбе за источник жизни – солнечный свет, – словно в ужасе перед темной массой ила под собой, перед смертью и тлением, из которых они все проросли.

– Время расставаться, – после долгого молчания произнес Дэйн. – Тебе пора домой, Нина. А я дождусь брига и взойду на борт прямо здесь.

– И надолго ты, Дэйн? – тихо спросила Нина.

– Надолго? – воскликнул Дэйн. – Разве может человек по своей воле надолго погрузиться в темноту? Я как слепец, когда не с тобой. Зачем мне жизнь без света?

Нина подалась вперед, со счастливой, гордой улыбкой взяла в ладони лицо Дэйна и всмотрелась ему в глаза влюбленным и вместе с тем испытующим взглядом. Вероятно, она нашла в них подтверждение только что сказанным словам, потому что чувство благодарной уверенности затопило ее, облегчив груз печали в час расставания. Она поверила в то, что наследник великих раджей, сын могучего владыки, хозяин жизни и смерти, видит солнечный свет только рядом с ней. И невероятная волна любви и благодарности к Дэйну поднялась в сердце Нины. Как могла она выразить все, что чувствовала к мужчине, который наполнил ее душу такой гордостью, таким счастьем? И в этом немыслимом смятении, как удар молнии, озарило ее воспоминание об отвергнутой и почти забытой цивилизованной жизни, которой она едва коснулась в дни несвободы, грусти и обиды. На холодном пепелище жалкого и ненавистного прошлого она обнаружила знак любви, подходящий, чтобы выразить безбрежную радость настоящего и предвкушение яркого и роскошного будущего. Нина обвила руками шею Дэйна и прижалась губами к его губам в долгом горячем поцелуе. Он закрыл глаза, потрясенный и напуганный той бурей, что подняло в его груди это странное, до сих пор неведомое ему касание. И долго еще, после того как Нина направила свое каноэ в реку, стоял он, не двигаясь и не решаясь открыть глаза, словно из боязни расплескать ощущение опьяняющего восторга, охватившее его впервые в жизни.

«Теперь, – думал Дэйн, – остается желать только бессмертия, чтобы сравняться с богами. И существо, которое сумело открыть для меня райские ворота, должно достаться мне. И скоро достанется – навечно, навсегда!»

Он открыл глаза как раз в тот миг, когда в просвете зеленой арки показался нос его брига, медленно дрейфующего вниз по реке. «Время подниматься на борт», – думал Дэйн, не желая оставлять место, где только что познал настоящее счастье.

– Пора. Нужно идти, – пробормотал он и снова закрыл глаза под алым водопадом ароматных лепестков, стараясь сохранить в памяти недавний миг с его радостью и смятением.

И все-таки пришлось вернуться на борт и надолго пропасть в дальних краях. Тщетно Олмейер надеялся на скорое возвращение друга. Низовья реки, куда он так часто и нетерпеливо обращал взгляд, оставались пусты, лишь сновали там и сям рыбацкие каноэ. А с верховьев шли черные тучи, и мощные ливни знаменовали начало сезона дождей с его грозами и наводнениями, делавшими реку почти непроходимой для местных лодок.