Бернард Корнуэлл - Битва Шарпа
— Если вы настаиваете, — сказал он сдержанно.
Хоган улыбнулся.
— О, я настаиваю, отец. Потому что я думал об этом господине, Дюко: он ведь такой умный, как все говорят, но что действительно волновало меня — это то, что он заслал другого умного господина в наш тыл, и я напрягал свой ум, задаваясь вопросом: кем может быть этот другой умный господин. И я также задавался вопросом, знаете ли, почему случалось так, что первые газеты, которые попали в ирландские полки, как предполагалось, были из Филадельфии. Очень странный выбор… Вам непонятно?
— Продолжайте, — сказал Сарсфилд. Он распустил нарамник и тщательно сворачивал его снова.
— Я никогда не был к Филадельфии, — сказал Хоган, — хотя я слышал, что это — прекрасный город. Не хотите понюшку табачку, отец?
Сарсфилд не отвечал. Он просто смотрел на Хогана и продолжал сворачивать ткань.
— Почему Филадельфия? — спросил Хоган. — И тут я вспомнил! На самом деле, я не помнил этого вообще: человек из Лондона прислал мне напоминание. Они помнят такие вещи в Лондоне. У них там все записано в большой-большой книге, и одна из вещей, записанных в той большой-большой книге, — то, что именно в Филадельфии Вольф Тон получил рекомендательное письмо к французскому правительству. И именно там также он встретил патриотически настроенного священника по имени отец Мэллон. Мэллон был в большей степени солдат, чем священник, и он прилагал все усилия, чтобы набрать полк добровольцев, чтобы бороться с британцами, но он не имел большого успеха, и тогда он решил объединиться с Тоном. Тон был протестант, не так ли? И он не испытывал большой любви к папистам, но ему понравился Мэллон, потому что Мэллон был прежде всего ирландским патриотом, а уж потом папистом. И я также думаю, что Мэллон стал другом Тона, потому что он оставался с Тоном все время после той первой встречи в Филадельфии. Он отправился в Париж с Тоном, набирал добровольцев с Тоном, затем приплыл в Ирландию с Тоном. Пересек море под парусами и прибыл в Лох Свилли. Это было в 1798 году, отец, в случае если вы забыли, и никто не видел Мэллона с того дня. Злодей Тон был захвачен, и красные мундиры обшарили всю Ирландию, ища отца Мэллона, но не нашли никакого следа. Вы уверены, что не хотите понюшку? Это — ирландский «Блэкгвард», его трудно достать.
— Я выкурил бы сигару, если у вас найдется, — сказал Сарсфилд спокойно.
— Я не курю, отец, но вы должны попробовать понюхать табачку как-нибудь. Это замечательное средство против лихорадки, по крайней мере так всегда говорила моя мать. Так о чем я? Ах да, о бедном отце Мэллоне, убегающем от британцев. Я предполагаю, что он вернулся во Францию, и я думаю, что оттуда его послали в Испанию. Французы не могли использовать его против англичан, по крайней мере пока англичане не забыли события 98-го, но Мэллон, наверное, был полезен в Испании. Я подозреваю, что он встретил старую леди Кили в Мадриде. Я слышал, что она была жестокой старой ведьмой! Жила ради церкви и ради Ирландии, даже при том, что она видела слишком много первой и никогда не видела второй. Вы думаете, что Мэллон воспользовался ее покровительством, когда шпионил за испанцами для Бонапарта? Я подозреваю, что так, но когда французы заняли испанский трон, кто-то, должно быть, задался вопросом, где отец Мэллон может быть более полезен теперь, и я подозреваю, что отец Мэллон умолял своих французских хозяев использовать его против настоящего врага. В конце концов, кто среди британцев вспомнит отца Мэллона из 98-го? Его волосы с тех пор поседели, он выглядит совсем иначе. Возможно, он прибавил в весе, как я. — Хоган погладил себя по животу и улыбнулся.
Отец Сарсфилд нахмурившись глядел на нарамник. Он, казалось, был удивлен, что все еще держит облачение, и поэтому аккуратно уложил его в сумку, висевшую у него на плече, затем так же аккуратно достал маленький пистолет.
— Отец Мэллон, может быть, изменился, — сказал он, открывая замок, чтобы убедиться, что затравка лежит на полке, — но я хотел бы верить, что, если он все еще жив, он остается патриотом.
— Думаю, что так, — сказал Хоган, очевидно нисколько не напуганный пистолетом. — Такой человек, как Мэллон? Его патриотизм не зависит от цвета волос и размера его живота.
Сарсфилд нахмурившись глядел на Хогана.
— А вы патриот, майор?
— Мне нравится думать, что да.
— И все же вы воюете за Великобританию.
Хоган пожал плечами. Пистолет священника был заряжен, затравка на полке, но до сих он просто лежал на ладони Сарсфилда. Хоган играл в игру со священником — в игру, которую он рассчитывал выигрывать, но уверенность в победе не доставляла майору удовольствия. Напротив, по мере того, как момент его триумфа приближался, в душе Хогана все более воцарялся холод.
— Я думаю о верности, — сказал Хоган, — я действительно думаю. Я иногда лежу с открытыми глазами и размышляю, прав ли я в том, что для Ирландии лучше быть частью Великобритании, но в одном я действительно уверен, отец: я не хочу быть под властью Бонапарта. Я думаю, что я, возможно, не такой храбрый человек, как Вольф Тон, и при этом я никогда не соглашался с его идеями. Вы соглашались, отец, и уважаю вас за это, но это не причина, по которой вы должны теперь умереть. Причина того, что вы должны умереть, отец, не в том, что вы боретесь за Ирландию, но в том, что вы боретесь за Наполеона. И это фатальное различие.
Сарсфилд улыбнулся.
— Я должен буду умереть? — спросил он с кривой ухмылкой. Он взвел курок пистолета, затем поднес его к голове Хогана.
Звук выстрела прогремел в саду. Могильщики подскочили в страхе, между тем как дым поднимался над оградой, где прятался убийца, в каких-нибудь двадцати шагах от места, где стояли Хоган и Сарсфилд. Священник теперь лежал на насыпи свежевыкопанной земли, его тело вздрогнуло дважды, затем он со вздохом затих и лежал неподвижно.
Шарп вышел из-за ограды и подошел к могиле, чтобы убедиться, что его пуля вошла точно туда, куда он целился — прямо в сердце мертвеца. Он смотрел на священника, на темная кровь, выступившую на ткани сутаны. Мухи уже обосновались там.
— Мне он нравился, — сказал он Хогану.
— Это допустимо, Ричард, — сказал Хоган. Майор был расстроен и бледен, настолько бледен, что казался больным. — Тот, что стоит над всеми людьми, приказал нам любить врагов наших, но Он никогда не говорил, что они перестают быть врагами только, потому что мы любим их. К тому же я не могу вспомнить, чтобы в Священном Писании содержался запрет стрелять врагам нашим прямо в сердце. — Хоган сделал паузу, и внезапно вся его обычная шутливость, казалось, покинула его. — Мне он тоже нравился, — сказал он просто.
