Вальтер Скотт - Уэверли, или шестьдесят лет назад
Сколько времени этот военный богослов мог бы продолжать свои обличения, в которых он не щадил никого, кроме рассеянных остатков «горнего народа», как он называл их, совершенно неясно. Предмет его был обширен, голос — могуч, а память — неистощима; трудно поэтому было рассчитывать, что проповедь свою он закончит прежде, чем отряд доберется до Стерлинга; но как раз в этот момент его внимание привлек коробейник, приставший к отряду на одном из перекрестков и в подходящих местах усердно заполнявший вздохами и стонами все паузы в проповеди оратора.
— Кто вы такой, друг мой? — спросил Одаренный Гилфиллан.
— Бедный коробейник; иду в Стерлинг и прошу у вашей милости разрешения воспользоваться в это трудное время покровительством вашего отряда. О, ваша милость имеет великую способность выискивать и объяснять тайные — да, тайные, темные и непонятные причины греховности нашей страны; да, ваша милость добралась до самого корня дела!
— Друг, — произнес Гилфиллан более благодушным тоном, чем до сих пор приходилось от него слышать, — не величай меня так. Я не хожу по загонам, по фермам да по ярмаркам, чтобы пастухи, крестьяне и горожане ломали передо мной шапки, как перед майором Мелвилом из Кернврекана, и величали меня лэрдом, капитаном или вашей милостью; нет, хоть мои скромные средства, которые составляют не больше двадцати тысяч марок, и возросли с благословения божия, но гордость моего сердца не возросла вместе с ними; и нет мне радости в том, чтобы звали меня капитаном, хотя я и имею патент за подписью графа Гленкернского, этого достойного искателя евангельской истины, в котором я так обозначен. Пока я жив, я зовусь, и хочу, чтобы меня звали Аввакумом Гилфилланом, который стоит за знамя учения, установленного некогда славной шотландской церковью, прежде чем она пошла на сделки с богомерзким Аханом note 313, и будет стоять за это знамя, пока у Аввакума будет хоть один грош в кошельке или капля крови в жилах.
— О, — сказал коробейник, — я видел ваши земли под Мохлином, богатые земли! Ваши угодья пришлись на добрые места! А такой породы скота, как у вас, не выводят ни у одного лэрда во всей Шотландии!
— Правду, истинную правду говоришь ты, друг, — живо отозвался Гилфиллан, ибо и он был чувствителен к такого рода лести, — правду ты говоришь; это — настоящая ланкаширская, и нет ей подобной даже на Килморских пастбищах. — Затем он пустился в обсуждение всех ее отдельных качеств, что, по-видимому, так же мало интересно для наших читателей, как и для нашего героя. После этого отступления начальник снова обратился к богословской теме, а коробейник, менее искушенный в этой мистической материи, ограничился стонами и выражением в подходящих местах своего полного согласия и полного удовлетворения по поводу раскрывшихся перед ним истин.
— Вот была бы благодать для несчастных ослепленных папистов, среди которых мне случалось проживать, если бы у них нашелся такой светоч истины и указывал им правильную дорогу! Я по своим скромным делам странствующего продавца добирался и до Московии, и Францию изъездил, и Нидерланды, и всю Польшу, и большую часть Германии. Эх, и опечалились бы ваша милость душой, когда бы услышали, как у них там в церквах и бормочут, и поют, и обедни служат, и на хорах орган играет. А их языческие пляски и игры в кости по субботам!
Это навело мысли Гилфиллана по очереди на книгу «Об игрищах»; на Ковенант, его сторонников и противников; на рейд виггаморов [Рейд виггаморов — поход семи тысяч сторонников Ковенанта на Эдинбург в 1648 г.; виггаморы — первичная форма слова «виги», означала «скотокрады». Так ругали шотландцев-пресвитериан сторонники Высокой церкви в Англии.]; на собрание богословов в Вестминстере; на полный и краткий катехизис; на отлучение Торвуда [Торвуд — замок, в котором ковенантец Доналд Каргил (1619-1681) в 1680 г. провозгласил Карла II низвергнутым с престола и отлученным от церкви.] и на убийство епископа Шарпа [Шарп, Джеймс (1613-1679) — архиепископ в Сент-Эндрусе, стремившийся ликвидировать пресвитерианскую церковь в Шотландии. Был убит фанатически настроенными пуританами.]. Эта последняя тема привела его, в свою очередь, к вопросу о законности самообороны, причем по этому поводу он высказал гораздо больше разумных мыслей, чем можно было ожидать по другим частям его речи, и даже обратил на себя внимание Уэверли, все еще погруженного в невеселые думы. Затем мистер Гилфиллан перешел к вопросу, законны ли действия частного лица, выступающего мстителем за угнетенное общество, и, в то время как он очень серьезно разбирал поступок Мэса Джеймса Митчелла, стрелявшего в архиепископа Сент-Эндрюсского за несколько лет до того, как этот прелат был убит на Мэгюс Мюре, случилось нечто, прервавшее его речь.
Последние лучи заходящего солнца угасали на самом краю горизонта, когда отряд начал пробираться по крутой ложбине на вершину довольно высокого холма. Местность не была пересечена изгородями, так как представляла собой часть огромного пастбища или выгона, однако она отнюдь не была ровной, и на ней то и дело попадались овраги, покрытые дроком и ракитником, и лощины, заросшие низкорослым кустарником. Такая заросль венчала вершину холма, по которому поднимался отряд. Наиболее крепкие и выносливые люди, составлявшие авангард, оторвались вперед и, одолев перевал, скрылись из вида. Гилфиллан, коробейник и часть отряда, входившая в непосредственную охрану Уэверли, уже приближались к вершине, а остальные тянулись за ними вразброд на значительном расстоянии.
Таково было положение вещей, когда коробейник, заявив, что не видит своей собачонки, начал все время останавливаться и свистать ей. Этот неоднократно повторявшийся сигнал стал наконец раздражать строгого мистера Гилфиллана, тем более что он указывал на невнимание к сокровищам богословской премудрости и ораторского искусства, которые он расточал в назидание своему собеседнику. Поэтому он довольно грубо заявил, что не станет терять время из-за какого-то никому не нужного пса.
— Но если ваша милость вспомнит случай с Товитом note 314…
— Товит! — воскликнул Гилфиллан с великим жаром. — Товит и его собака — языческая выдумка и апокриф. Только прелатисту или паписту пришло бы в голову привести их в пример. Начинаю думать, что я ошибся в тебе, друг.
— Весьма возможно, — невозмутимо заметил коробейник, — но тем не менее я позволю себе еще раз позвать мою бедняжку Боти.
Ответ на этот сигнал последовал самый неожиданный: в этот момент из кустов выскочили шесть или восемь горцев, ринулись в ложбину и принялись рубить палашами налево и направо. Гилфиллан, не растерявшись при виде этих непрошеных пришельцев, мужественно воскликнул: «Меч господа моего и Гедеона note 315!» — и, выхватив, в свою очередь, палаш, вероятно, постоял бы за правое дело не хуже его отважных заступников под Друмклогом note 316, как вдруг коробейник, вырвав мушкет из рук соседа, с такой силой опустил его приклад на голову своего недавнего наставника в камероновской вере, что тот мигом растянулся на земле. В последовавшей суматохе лошадь нашего героя была пристрелена кем-то из отряда Гилфиллана, выпалившим наудачу из своего кремневого ружья. Уэверли полетел вниз и угодил под лошадь, причем не на шутку расшибся. Но его стремительно извлекли из-под нее два гайлэндца и, схватив под руки, потащили с дороги, подальше от схватки. Бежали они очень быстро, наполовину поддерживая, наполовину волоча по земле нашего героя, который, однако, расслышал за спиной еще несколько выстрелов оттуда, где завязался бой. Они были произведены, как он впоследствии узнал, людьми из отряда Гилфиллана, которые наконец собрались все вместе, после того как к конвою присоединились авангард и арьергард. Горцы отступили, но не прежде, чем подстрелили Гилфиллана и двух из его людей, которые с тяжелыми ранениями остались на поле боя. С отрядом Гилфиллана они обменялись еще несколькими выстрелами, после чего камеронцы, потеряв своего командира и опасаясь попасть еще раз в засаду, уже не предпринимали больше никаких серьезных мер для того, чтобы отобрать своего узника. Решив, что разумнее всего продолжать путь на Стерлинг, они взвалили себе на плечи всех раненых вместе с командиром и двинулись дальше.
