Юрий Любопытнов - Огненный скит
Олантьев трясущимися руками свернул свиток, положил в выемку, задвинул крышку, поставил икону на место и бросился в постель. Лицо пылало жаром, сердце бешено колотилось. Лёг он вовремя. Буквально через полминуты вошли Серафим с Кириллом. Кирилл по привычке сел на низенькую скамеечку в изголовье и стал расспрашивать о здоровье. У Олантьева был возбуждённый вид, что дало повод старцу спросить:
— Аль опять плохо, барин?
— Неможется с утра, — соврал Олантьев, пытаясь совладеть с собой и не выдать волнения, которое его охатило.
— Взаперти сидишь, — ответствовал старец. — На волю тебя надо отправлять. Дух лесной укрепит тебя. Не за горами весна, солнце яркое, синички тенькать начали…
Олантьев только поддакивал, стараясь справится с возбуждением после обнаружения тайника.
С того дня нравоучения старца, его наставления и благие мысли поручика пошли прахом. Здоровье его настолько окрепло, что можно было возвращаться в имение, но он под разными предлогами тянул время, задерживался, благо его никто не выгонял насильно. Сказал он им не свое настоящее имя, присовокупив, что в их краях был проездом по государственной надобности.
Разными путями пытался он осведомиться, где в скиту ризница или хранительница с мурманским сундуком. Но ничего достоверного не узнал. Скитники были скрытными и неразговорчивыми людьми. Так и поехал он со своим провожатым до города, не солоно хлебавши, ничего доподлинно не узнав про богатые соровища, скрытые в скиту, но прихватив с собою свиток, выкраденный из иконы и припрятанный на груди под сердцем.
На его удачу возницей оказался скитник, коему скитские законы и уклад жизни давно стали поперёк горла — Филипп Косой. Был он в самом расцвете сил, рыжий, с небольшой подстриженой бородой. На сухом лице выделялись глаза, затянутые всегда дремучей глубиной и нельзя было увидеть в них его душу, словно подёрнутую болотной ряской. Был он подвижен, проворен и непостижим в своих действиях. Веяло от него первобытным духом. С виду вроде бы человек, а что внутри понять было невозможно.
«Леший какой-то», — подумал вначале поручик при взгляде на возницу, севши в сани и крепче ухватившись за свою трость с тайным оружием. Косой же оказался на поверку не таким и дремучим. Он даже был словоохотлив, не в пример своим единоверцам. И поведал барину между прочим, когда тот завел разговор о ризнице, что есть у них такая, зовомая скитниками хранительницею, но что в ней имеется, то за семью печатями, смотрителем за ней поставлен ключник Изот, мужик умный и честный. Про клад мурманский не сказал, хотя, полагал барин, и не знал по причине своего рядового положения в скиту.
К концу дороги они столковались и поняли, что им надо друг от друга. Филипп пожаловался, что ему до печёнок осточертела тихая лесная жизнь, хочется вольного ветра, но без денег деваться некуда, и если они были бы, он бы плюнул на этот скит, заточать себя в болотах ему нет никакого резону, он молод, жизнь одна, а мирские утехи разнообразны и ему хотелось изведать их полной мерой. Барин пообещал ему все мирские утехи и много денег, если тот сделает для него одно дело. Так как Филипп в это зимнее время часто наведывался в Верхние Ужи для продажи лишних скитских запасов — зерна, квашеной капусты, огурцов и разных мочённостей — договорились, что в следующий приезд в город зайдёт на постоялый двор к Дормидонту Пестуну, скажет, что от барина и барин ему скажет, что предпринять.
Поручику от воспоминаний стало худо. Он повыше устроился на подушках и снова погрузился в размышления.
Жаль, что всё так неудачно получилось. Скит Филипп со товарищи выжег дотла, всех единоверцев погубил, но казной не завладел, поживиться добычей не удалось. Сгинул сам и товарищей в могилу увёл.
После сожжения скита объявился в городе оставшийся в живых скитник, ключник Изот. Ходя везде и всюду, допытывался, есть ли в округе барин по имени Отроков и когда совсем вплотную приблизился в своих поисках к Олантьеву, тот со своими людьми сделал так, что скитника обвинили в убийстве мещанина и был он отправлен в Сибирь на каторжные работы.
Через год, по лету, поручик послал вторую экспедицию из верных ему людей, дюжину отборных молодцов, кто служил ему верой и правдой, в сгоревший скит. Снабдил всем необходимым, сказал, в каком месте копать. Через месяц вернулся один, кто кашу варил и остался поэтому в живых. Всех остальных завалил обрушившийся свод. Не стало ни клада, ни людей.
Так что казна осталась в подземелье, на месте, и ждёт, когда её кто-то возьмёт. Теперь никого, кроме него нет, кто бы знал о её существовании. Хотя… скитник Изот вернулся из Сибири. Это он приходил на Масленицу. Поручик узнал его…
Дни барина сочтены. Нет ни воли, ни желания, ни сил брать мурманское золото. Но и чтобы досталось оно кому-то не хотелось. Своё поместье, разорённое и трижды перезаложенное, он завещал племяннику из Санкт-Петербурга, которого почти не знал. Но все-таки родная кровь. Он вспомнил, как однажды приехал к сестре просить денег, для него наступили беспросветные дни — кредиторы замучили, долг был очень велик и одному ему с ним бы не справиться. Тогда и подумал о сестре.
Софья не благоволила к старшему брату, считая его пьяницей и пропащим человеком. Когда был жив шурин, он часто выручал поручика, давая ему взаймы, правда, всегда без отдачи, за что ему со стороны Олантьева низкий поклон и пожелания царства небесного. Сестра денег тогда не дала. Как он её не упрашивал — ничего не помогало.
— Я несметно богат, — вскричал тогда раздосадованный поручик. — У меня на миллион одного золота, — распалялся он. — Я всё верну сторицей. Только дай, сестра, мне долги отдать!
— За душой копейки нет, — сказала Софья, — а всё бахвалишься. Если есть миллион, зачем пришёл ко мне занимать?
Поручик уже хлебнул в ресторации шампанского и горячо стал убеждать сестру, что непременно вернёт ей деньги, которые она ему даст.
— Не проси, не получишь даже полушки, — отрезала Софья. — Землю продал, отцовское наследство проиграл в карты. Не дам ничего.
Племянник Сергей тогда пытался уговорить мать и это у него получилось — та сдалась, но дала брату не всю сумму.
Это вспомнил Олантьев, и запоздалое чувство благодарности к племяннику, который тогда помог ему, всколыхнуло его сердце.
Он взял колокольчик, стоявший на столике у изголовья, и позвонил. Вошёл лакей Мефодий, старый и лысый, с седыми длинными пушистыми бакенбардами, свисающими ниже подбородка.
— Чего-с барин изволит? — спросил он, подойдя к постели, шаркая ногами по полу.
— Чернил и бумаги.
