Густав Эмар - Искатель следов
На нем был надет костюм богатого асиендадо, и в правой руке он держал американскую винтовку, затейливо украшенную серебром.
Миссионер раздумывал, не зная, как ему поступить.
— Ну, — снова заговорил незнакомец, — на что же вы решились, батюшка?
— Милостивый государь, — отвечал отец Серафим твердым голосом, — не принимайте в дурном смысле того, что я вам скажу.
Незнакомец поклонился.
— Я не знаю вас, — продолжал священник, — я встретился с вами ночью, при таких странных обстоятельствах… вы с непонятным для меня упорством настаиваете на свидании с молодым человеком, в котором я принял участие из чувства христианского милосердия, и мне кажется, что я не имею права допускать вас к нему.
Досада омрачила лицо незнакомца.
— Вы правы, батюшка, — отвечал он, — обстоятельства против меня, но, к сожалению, теперь я ничего не могу сказать вам, а между тем время бежит, и мне дорога каждая минута. Все, что я могу сделать для вашего успокоения — дать вам торжественную клятву, что я прошу об этом не с дурным намерением… Я еще раз повторяю вам, что желаю только добра тому человеку, которого вы подняли… В настоящее время я караю великое преступление и надеюсь, что Господь поможет мне в этом деле, как помогает Он и всем, посвятившим себя добру.
Незнакомец произнес эти слова с такой искренностью и таким убедительным тоном, что миссионер почувствовал себя побежденным. Он поднял вверх висевший у него на груди крест и, обращаясь к своему странному собеседнику, сказал:
— Клянитесь!
— Клянусь, — отвечал тот твердым голосом.
— Хорошо, — сказал священник, — теперь вы можете войти в комнату… Я даже не стану спрашивать у вас ваше имя.
— Мое имя ровно ничего не скажет вам, батюшка, — произнес незнакомец печальным голосом.
— Идите за мной.
Войдя в комнату, незнакомец обнажил голову и встал в углу.
— Не обращайте на меня внимания, батюшка, — проговорил он тихо, — и верьте данной мною клятве.
Миссионер отвечал только кивком головы.
Раненый все еще не подавал никаких признаков жизни и, бледный, неподвижно лежал в том же положении, как его опустили на постель.
Отец Серафим подошел к нему.
С осторожностью и кротостью, свойственными только вполне отрекшимся от мира и посвятившим свою жизнь на пользу ближнего, принялся он ухаживать за раненым.
Но все употребляемые им средства не давали никакого результата, и молодой человек все так же продолжал лежать пластом.
Дон Пабло с безнадежным видом покачивал головой.
Миссионер одно за другим употребил все известные ему средства для того, чтобы привести Шоу в чувство, но безуспешно.
Тогда к постели раненого приблизился незнакомец.
— Святой Отец, — проговорил он, слегка касаясь руки миссионера, — вы сделали все, что доступно человеку, но все ваши усилия не принесли никакой пользы.
— Увы! Да, — отвечал печально миссионер.
— Не позволите ли вы теперь мне попытаться привести его в сознание?
— Неужели вы думаете, что будете удачливее меня? — спросил с удивлением священник.
— Надеюсь, — спокойно сказал незнакомец.
— Но вы же видите, что я употребил все средства, которые предписываются в таких случаях.
— Совершенно верно, батюшка, но индейцы обладают некоторыми тайнами, известными только им одним, и эти таинственные средства производят изумительное действие.
— Да, я слышал об этом. Значит, вы тоже знаете эти таинственные средства?
— Да, мне известны некоторые из них и, если вы позволите, я испробую действие их на этом молодом человеке, который находится в безнадежном состоянии.
— Увы! Я опасаюсь этого.
— Мы ведь все равно ничем не рискуем, испробовав на нем крайнее средство, которое я предлагаю.
— Да, это правда.
— В таком случае, разрешите мне сделать пробу.
— Делайте что хотите… Дай Бог, чтобы труды ваши увенчались успехом, — проговорил с печальным вздохом миссионер.
— Только Он один и в состоянии помочь мне.
Незнакомец наклонился над молодым человеком и с минуту пристально всматривался в лицо раненого. Затем он вынул из-за пазухи граненый хрустальный флакон с зеленой как изумруд жидкостью.
Он просунул острие кинжала между стиснутыми зубами раненого и влил ему в рот четыре или пять капель жидкости, находившейся во флаконе.
Вдруг произошло нечто удивительное.
Шоу испустил глубокий вздох, открыл несколько раз глаза и, как бы под влиянием какой-то сверхъестественной силы, сел на постели и обвел вокруг себя удивленным взглядом.
Затем раненый провел рукой по бледному лбу и пробормотал глухим голосом:
— Эллен, слишком поздно… Я не могу спасти ее!.. Смотри, смотри, они уносят ее… она погибла!
И он упал на постель.
Все бросились к нему.
— Он спит, — вскричал миссионер с удивлением.
— Он спасен, — сказал незнакомец.
— Но, — спросил с беспокойством дон Пабло, — что значат слова этого человека?
— Вы не поняли их? — спросил незнакомец.
— Нет, и напрасно ломаю себе над этим голову.
— В таком случае, я могу объяснить вам это.
— Вы!
— Да, я. Слушайте. Этот юноша хотел освободить вашу сестру.
— Откуда вы это узнали?
— Правда ли это? — воскликнул дон Пабло.
— Правда… Продолжайте, — сказал священник.
— Его нашли перед домом, где ее приютили. Он лежал с кинжалом в груди.
— Дальше!
— Его ранили потому, что он мешал снова похитить ее у вас.
— О! Не может быть.
— А между тем это верно.
— Почему вы все это знаете?
— Не знаю, а угадываю.
— А! — вскричал дон Пабло в отчаянии. — Батюшка, бежим туда… к моей сестре!..
И они оба бросились вон из комнаты.
Неизвестный, оставшись один, завернул раненого в плащ, взвалил его себе на плечи с такой легкостью, как будто это был ребенок, и вместе со своею ношей вышел из дому.
ГЛАВА XXI. Генерал Вентура
Было около шести часов утра.
Генерал Вентура, губернатор провинции, удалившись в свои апартаменты, спал еще глубоким сном, как вдруг дверь в спальню с шумом распахнулась, и в комнату вошел офицер.
— Что такое случилось, капитан Лопес? — спросил губернатор, тщетно стараясь придать твердость своему голосу, который невольно дрожал от какого-то страшного предчувствия.
На заданный ему губернатором вопрос капитан лаконично отвечал таким тоном, который сам по себе уже предвещал беду:
— Ничего хорошего.
— Что значит «ничего хорошего»? Уж не взбунтовался ли народ?
— Клянусь честью, нет. Я думаю, что никто даже и не помышляет об этом.
— В таком случае, — сказал повеселевший генерал, — скажите мне, какого черта вам нужно от меня, что вы явились в такую рань?