Элль Ньюмарк - Книга нечестивых дел
Н'бали широко улыбнулась, показав белоснежные зубы.
— Разумеется. В ароматном мире других не бывает.
— Но что это за волшебство? Для чего они используются? — Потому, как сгорбился Марко, я понял, что он немного напуган, и добавил: — Скажи нам, что это такое. Этого будет достаточно.
Марко бросил на меня предостерегающий взгляд.
Н'бали пробежала пальцами по листьям, зерну и стручку, раскрыла бумажные пакетики и дотронулась до зернистого порошка. Положила ладони на тряпочку и при этом то закрывала, то открывала глаза.
— Зачем спрашивать меня о том, что вы и так знаете?
Марко насупился.
— Не знаем. Поэтому и пришли.
Абиссинка пристально смотрела на меня, мне стало не по себе, и я поежился.
— Понятно, — проговорила она, взяла первый лист и помахала у себя перед носом. — Валериана. Успокаивает нервы, помогает забыть о неприятностях. Конечно, если принять слишком много, позабудешь обо всем — от первого до последнего.
Соус, дарующий забвение.
Н'бали взяла второй лист.
— Белена. В малых дозах хороша, чтобы успокаивать перевозбудившихся детей, но большие количества могут причинить вред сердцу и вызвать глубокую меланхолию.
Помпонацци и дож обливались слезами за десертом.
Абиссинка презрительно ткнула пальцем в засушенный цветок.
— Гибискус, или китайская роза. Некоторые считают, будто гибискус усиливает сексуальное влечение. — Я затаил дыхание. — Ничего подобного. Это просто цветок. Иногда его используют для приготовления чая.
— Ты уверена? — Язык меня почти не слушался.
Н'бали посмотрела на меня с удивлением.
— Тебе лет четырнадцать, пятнадцать?
— Примерно так.
Она откинула голову назад, ее веки дрогнули, в глубине груди родился хриплый смех.
— Ты прав. Это афродизиак. Ешь гибискус, и будешь заниматься любовью снова и снова.
Но в любовном напитке старшего повара гибискуса не было. Может, его рецепт не полный? Может, поэтому у меня и не получилось с Франческой?
Н'бали взяла в одну руку зерно, в другую стручок.
— Кофе и какао. Эти растения из Нового Света. Из них готовят стимулирующие напитки и греховно восхитительные сладости.
Бехайм назвал глазурь на пирожных восхитительной, как совокупление.
Абиссинка коснулась кончиком пальца порошка, и ее лицо потемнело.
— Что это? — встрепенулся Марко.
— Опиум. Снимает боль и вызывает блаженные мечты.
— Но на кухне не используется? Ведь это же наркотик?
— Разумеется, наркотик. — Н'бали обвела рукой разложенные перед ней специи. — Все эти растения наркотики.
— Понятно. — Марко пододвинул ей другой бумажный пакетик. — А что здесь?
Абиссинка вздохнула.
— Это становится скучно.
«Отлично, — подумал я. — Ей не терпится от нас избавиться».
Марко показал на деньги в деревянной чашке.
— Мы тебе заплатили.
Н'бали поднесла к пакетику ладонь.
— Амарант.
— Я так и знал! — Марко так сильно хлопнул по столику с идолами, что они подскочили.
— Как ты смеешь! — Абиссинка решительно смахнула травы своей длиной рукой. Марко хотел было подхватить свое сокровище, но все, кроме стручка какао, исчезло в плетеной циновке.
— Что ты наделала? — прошипел мой товарищ.
Н'бали покачала головой, словно снимая напряжение в шее.
— Понимаю, что у тебя на уме: съешь амарант и будешь жить вечно. Мать рассказывала мне эту легенду и много других: о вратах Александра, о фонтане юности, о живущих в огне саламандрах и о священнике-короле пресвитере Иоанне, — фыркнула она. — Он никак не может сравниться с королевой Эйлоукой.[46] Мать говорила мне обо всем. Она знала о книге задолго до того, как о ней начали судачить в Венеции.
Я застыл.
— Она рассказывала о многих книгах и о глупцах и жуликах, которые их разыскивают. — Абиссинка показала длинным пальцем на Марко. — Ты жаждешь золота. — Она перевела взгляд на меня. — А тебе хочется любви. И вы оба считаете, будто книга способна удовлетворить ваши желания.
Марко вскочил и, сжав кулаки, пошел на нее.
— Что тебе известно о книге?
Я встал между ними.
— Ей ничего не известно. О книге никто ничего не знает.
— Перестань, — устало махнула рукой абиссинка. — Ты же знаешь, что книга у твоего наставника.
Господи! Синьор Ферреро никогда не говорил об этом прямо, но я догадывался. Догадывался давно — наверное, с тех самых пор, как мы с ним ездили в Рим. Но не готов был признать открыто. Тем более перед Марко.
Марко повернулся ко мне и буквально пригвоздил к полу взглядом.
— Ты знал! — Это прозвучало не как вопрос, а как обвинение. Мы встретились с ним глазами.
— Нельзя смотреть прямо в глаза друг другу, — предупредила абиссинка. — Некоторые способны убивать взглядом.
— Ты знал! — повторил Марко.
Я не ответил.
Н'бали распрямила ноги и одним грациозным движением поднялась. Подошла ко мне и дотронулась до моего родимого пятна. Я вздрогнул, но она осторожно обвела его пальцем.
— Mingi — имя всех несчастий, которые подстерегают людей. Несчастья могут притягивать к себе близнецы, люди с кривыми зубами и родимыми пятнами.
Меня пробрал озноб, и я отпрянул, но Н'бали вновь широко улыбнулась.
— Не бойся. Твои несчастья можно преодолеть простой жертвой. Кто-то должен умереть, и, будь уверен, этот кто-то умрет. Тебе остается только подождать. В моем народе говорят: «Терпение превращает молоко в масло».
У меня во рту моментально пересохло, а Н'бали села и повернула руки ладонями вверх. Блестящая безволосая голова покачивалась на стебельке шеи, взгляд устремился вдаль, она представляла собой картину неземного спокойствия.
Мы с Марко попятились к двери и, когда достигли порога, абиссинка подняла руку и проговорила:
— Все так и будет. Кто-то умрет.
Мы скатились по лестнице, и внизу Марко снова прошипел:
— Ты знал!
— Марко, ты не понимаешь…
— Я понимаю одно: ты враль!
— Я тебе все объясню…
— Я отниму у него книгу, и не пытайся меня остановить.
— Марко, послушай…
Но он оттолкнул меня и скрылся в толпе пляшущих цыган.
Пока я шел на улицу, в голове не стихали слова Н'бали: «Кто-то должен умереть». Мои мысли прервало неприятное ощущение в затылке — словно кто-то за мной наблюдал. Я повернулся и заметил Джузеппе: он сидел за столиком в углу и смотрел на меня. Что он делает в черкесской таверне? Он был из тех, кто презрительно называл черкесов цыганами и при этом плевался. Он встретился со мной глазами, и я, вспомнив предостережение абиссинки, что взглядом можно убить, отвернулся, но было слишком поздно.
