Юрий Винничук - Танго смерти
– Извините, но я немного волнуюсь перед визитом ваших родителей. Может, вам тоже налить?
– Я, между прочим, как раз хотела об этом попросить, у меня тоже мандраж.
– А у вас-то почему? Вы ведь родителей хорошо знаете, – засмеялся он, наполняя ее бокал.
– Вот именно потому, что знаю.
Он налил себе снова, и они чокнулись. Приятное тепло разлилось в груди, ему показалось, что вместе с этим теплом его наполняет невероятная храбрость, вот сейчас он возьмет и скажет… скажет… что скажет?.. Слова сбились в неуправляемое стадо и затоптались на одном месте, на самом деле он не мог вымолвить ни слова, наконец сел за стол и взял в руки лист. Вспомнилось, что это уже было однажды в его жизни, когда девушка, с которой он протанцевал весь вечер, собралась уходить, и ее ждал кавалер, а она все не уходила и стояла рядом с Ярошем, но он так и не выдавил из себя тех слов, которые позволили бы им встретиться снова, он отпустил ее, и она ушла, бросив ему прощальный взгляд, полный удивления и сожаления. Строчки прыгали у него перед глазами, он почувствовал, как пот выступает на лбу, а когда хотел смахнуть его платком, заметил, что Данка смотрит не на текст, а на него, какая-то сила повернула его голову к ней, их глаза встретились, и то ли это было на самом деле, то ли ему только показалось – в уголках ее глаз он заметил блесточки, так блестеть могли только слезы, но они не текли, они застыли на побережье глаз, Ярош натянуто улыбнулся и пробормотал: «Ваш перевод очень хорош», – потом отвел взгляд, но она продолжала молча смотреть на него, он чувствовал это, хоть и старался не коситься в ее сторону, у него задергалось веко, он вытер со лба пот, это уже становилось невыносимым, набрав в грудь воздуха, он сказал, глядя прямо перед собой в окно, за которым была видна яблоня и вертлявая сорока на ветке, она вила себе гнездо (надо будет ее прогнать, ему здесь только сорок не хватало, особенно, если они начнут таскать цыплят у соседей): «Вы хотите о чем-то спросить?» Голос его звучал так, будто шел из каких-то тайных глубин, он просто не узнал его, и даже показалось, что ничего на самом деле он и не сказал, что все это в его воображении, «бойся полуденного беса». Сорока слетела с яблони, а через миг вернулась с клочком шерсти в клюве, так вот из чего она вьет себе гнездо – из гуцульского лежника, который Данка вывесила на балкон, чтобы проветрился, так чего доброго повыдергивает все, надо ее прогнать, и сорока эта какая-то странная, осенью – гнездо? Что бы это могло значить? Но сорока недолго отвлекала его внимание, он повернул голову к девушке и посмотрел на нее с нескрываемым страхом, в глазах ее уже не было тех блесток – возможно, она незаметно вытерла их, – Данка закусила нижнюю губу и медленно покачала головой, не сводя с него задумчивого взгляда, казалось, она мыслями находилась сейчас где-то далеко-далеко, он кивнул, облизнул пересохшие губы и снова взялся за ее перевод, строчки прыгали перед его глазами, наезжали одна на другую, дыбились от столкновения, расплывались, но тут ее ладонь легла на текст, строки вдруг замерли и выровнялись, зато ее тоненькие пальцы дрожали. Она спросила:
– Как вы думаете? – пальцы медленно сомкнулись в кулак, слегка смяв бумагу. – Я все правильно делаю?
Вопрос был слишком абстрактным, мог касаться чего угодно – и перевода, и занятия древними языками, и замужества… И он хотел было уже сказать что-то о ее научных перспективах, о том, что она очень талантливая, но голова невольно качнулась из стороны в сторону, и в этот момент его охватил страх, ведь он выдал себя этим, выказал нечто, что держал длительное время на привязи, но она прочла на его лице то, что, видимо, и хотела прочитать, и сказала:
– Я тоже так думаю.
А потом прижала губы к его губам, и он почувствовал, какие они мягкие и податливые, какие горячие и сладкие, он обнял ее, прижал к себе, и казалось, уже никакая сила не разомкнет их объятий, но здравый смысл взял верх, буквально за миг до того, как дверь открылась и вошел Марко, они оторвались друг от друга, и Ярош принялся громко, может, даже слишком громко, декламировать перевод, разглаживая пальцами смятый лист бумаги. Оба покрылись румянцем, но Марко истолковал это по-своему:
– О, вы тут без меня уже подзарядились.
– Мы подумали, что нас ждет нешуточный стресс. Налей себе.
– Не откажусь. Вам еще много? Они уже выехали. Если не заблудятся, то минут через десять будут здесь.
– Ну, тогда пора… – сказала Данка и поднялась с кресла.
Она прекрасно владеет собой, обо мне этого не скажешь, подумал Ярош и почувствовал, что взмок от волнения, а когда Марко с Данкой вышли, переодел рубашку, потом стал напротив зеркала и спросил у своего отражения: что это было? Возможно, там, в зазеркалье, прокатилось эхо его слов, ответа он не получил, но чувствовал уже не страх, и не панику, и не желание сбежать, а радость, теперь уже его переполняло ощущение счастья, хотя это счастье было еще слишком туманным и неизведанным, и неясно, чем оно еще для него обернется, но это его не слишком волновало, хотелось, чтобы события разворачивались со все большей скоростью, чтобы мелькали и несли его вперед и вперед. Раздалось бибиканье машины на улице, Данка и Марко поспешили навстречу гостям. Ярош провел рукой по лицу, словно смахивая с него все предыдущее волнение, тревоги и страх.
U
В первые же дни освободители захватили на вокзале товарные вагоны с имуществом беженцев из Центральной Польши, они поспешно грузили его на машины и куда-то увозили, а все, по их мнению, лишнее сваливали в кучи и жгли. Весть об этом быстро разнеслась, и на вокзал стали сбегаться хозяева этого имущества и пытались предъявлять квитанции на груз, их тихонько отводили в сторону и расстреливали. Грабеж достиг апогея, когда вояки разбили двери вагона, в котором были ящики со спиртным, началась шальная пьянка, время от времени кто-то в экстазе стрелял в воздух, только после этого прибежала милиция и остановила это буйство. А на улицах Львова теперь можно было наблюдать удивительные картины, ведь представить себе польского офицера с мешком картошки за плечами, с детской ванночкой, а то и унитазом на голове было просто невозможно, а вот советские офицеры с таким скарбом встречались каждый день, толкать перед собой тачку с каким-нибудь комодом или бюро, конфискованными у буржуя, было для них привычным будничным делом, и ни один военный патруль никогда не обращал внимания на такую унизительную для военной элиты картину.
Лия вернулась с прогулки по городу и была полна впечатлений.
– Ты помнишь магазин пана Зумпфа на улице Охоронок? – спросила она.
– Конечно, – сказал я, – в детстве я там часто бывал. Внутри он напоминал какой-то турецкий или египетский рынок, и уже с порога запах специй и сладостей щекотал нос.
