Юрий Винничук - Танго смерти
– Замечательно. Потому что эти наши злотые скоро в мусор превратятся. Так эти покойники были жидами?
– Да разве кто-нибудь может быть на сто процентов уверенным, что он хоть немножко не жид?
Пан Кнофлик покачал головой в глубокой задумчивости и сказал:
– Кдепак[102]! Даже я не могу. Но восемь гробов, которые будут одновременно ехать на кладбище, могут привлечь внимание. Нынче ко мне заходил какой-то чубарик[103] со звездой на шапке и сказал, что я уже не директор, потому что хватит мне угнетать пролетариат. Поэтому директором теперь будет представитель пролетариата товарищ Боучек. Я ничего не имел против. Товарищ Боучек и так глухой как пень, поэтому я только головой кивал и выкрикивал: «Долой буржуев и попов!» Все прекрасно складывается, у меня будет священный покой, а товарищ Боучек будет ходить на собрания, митинги и парады. Ага… так как же нам быть с этими гробами?
– И правда, это слишком рискованное действо. А может, мы их похороним как жидов – в белых простынях без гробов? Тогда вы все восемь трупов уложите в своем катафалке штабелями и – но-о-о! поехали!
– Так теды йо! Так и сделаем. Только хорошо бы еще, чтобы за катафалком шла любимая семья в трауре. И чтобы кто-нибудь все же плакал. И если уж я не заработаю на гробах, то хотя бы на венках, так ведь? – Пан Кнофлик положил перед собой на столе лист бумаги и счеты и принялся составлять калькуляцию. – По два венка на каждого – шестнадцать венков с черными лентами. Плюс восемь букетов, восемь свечей… Свечи парафиновые или сальные?
– Пусть будут парафиновые.
– Па-ра-фи-но-вые… Так… Восемь простыней… Полотняных или шелковых?
– Полотняных.
– По-лот-ня-ных… М-м… О! Геле[104]! А они в военной форме?
– Конечно.
– Нужно их переодеть в гражданское. А ну как какая-нибудь хулера захочет взглянуть. Ну и последнее: сколько должно быть могил? Хотя что я спрашиваю! Восемь могил – это уже эпидемия! Едва нас освободили, как люди начали умирать. Нехорошо. Но… пусть я на этом потеряю… положим их в две могилы. Только кто-нибудь должен пойти на кладбище и договориться.
Пан Кнофлик записал адрес и обещал прибыть с катафалком к вечеру, как только начнет смеркаться, а я помчался домой, чтобы порадовать бедного Зельмана, что так все хорошо складывается. Выслушав новость, Зельман с Голдой стали нас просить, чтобы мы согласились сопровождать катафалк, изображая убитую безутешным горем семью, и что было делать – мы согласились, потом наши мамы отправились к Зельману переодевать освободителей в гражданское. Зельман, к счастью, еще до этого привез несколько мешков одежды из разбомбленного магазина, поэтому проблемы с этим не было. Йоська метнулся на кладбище, дал могильщикам по три бутылки водки, и те согласились похоронить восемь трупов в двух могилах. К вечеру все были на месте, я надел черную рубашку и черные брюки, Йоська напялил мне на голову свою ермолку, ему она была ни к чему, он и так похож на жида, Ясь и Вольф надели черные шляпы, из-под которых торчала кучерявая рыжая пакля вместо пейсов. Пан Кнофлик деловито распорядился заворачивать трупы в простыни и грузить в катафалк. Положили их четыре вдоль и четыре сверху поперек, но наискосок, по-другому не помещались. Столько туфель Зельман не нашел, поэтому у покойников были босые ноги в солдатских портянках. Солдатскую одежду Зельман сжег, пожалев только кирзовые сапоги и ремни, с которых предусмотрительно снял металлические пряжки со звездочками. И вот похоронная процессия тронулась с места, пан Кнофлик сидел на козлах и причмокивал лошадям, а мы шли, держа под руки матерей, которые, склонив головы в черных платках, без умолку тарахтели обо всем на свете и замолкали, только завидев прохожих, на совесть работала только наша бабушка, она голосила в небеса на языке, которого, кроме нее, пожалуй, никто не понимал, но каждый бы сделал вывод, что это жидовские похороны. Когда мы прибыли на кладбище, то увидели две свежевыкопанные могилы, на дне которых лежали пьяные могильщики – по два в каждой могиле. Извлечь их нам так просто не удалось, поэтому мы привязали им к ногам лямки, на которых они обычно спускали в могилу гроб, а другой конец лямок прицепили к катафалку и так вот вытащили их и уложили под кустами, а после опустили в могилы освободителей, засыпали их глинистой землей, сформовали холмики и обложили венками и букетами. Зельман зажег восемь свечей и воткнул их в землю.
– Славная у них была смерть, – сказал он со всем коммунистическим прямодушием, – сначала выпили хорошенько, а потом заснули вечным сном среди райских ароматов… Каждому можно такое пожелать, особенно в наше тревожное время…
21
В воскресенье Данка с Марком пришли с самого утра, чтобы помочь убрать в доме и приготовить угощения, Ярош не отличался особым педантизмом, поэтому у него повсюду царил раскардаш, вещи имели свойство исчезать из тех мест, где им надлежало быть, и оказывались в местах самых неподходящих, но хозяин как-то во всем этом ориентировался, теперь же, когда для каждой вещи находила место Данка, он с волнением думал о грядущих днях, когда придется разыскивать какую-нибудь кухонную утварь, недочитанную газету или карандаш, листочки бумаги с записанными номерами телефонов, счета за газ и свет, а к тому же кое-что летело и в корзину, придется и ее завтра перетрусить, потому что никто не в состоянии определить ценности той или иной бумажки с какими-то каракулями, кроме хозяина. А так как все это делалось очень быстро, Ярош лишь поначалу отслеживал перемещение всей этой мелочовки, но потом махнул рукой и занялся гусем, которого специально по такому случаю приобрел вчера на рынке. Он его сначала осмолил, потом вынул все внутренности, перебрал их и перемолол вместе с замоченной булкой, добавил жареный лук, измельченную зелень, два сырых яйца и хорошо вымешал руками, потом начинил гуся и зашил крючковатой иглой, которую ему подарил знакомый хирург.
– Как вы это ловко и быстро делаете! – восторженно воскликнула Данка. – Я бы с этим полдня провозилась.
– Потому что вы, наверное, привыкли все делать тщательно, а я так – тяп-ляп, – засмеялся Ярош. – Ручаюсь, что на вкус это не повлияет.
– Не сомневаюсь.
После того, как гусь оказался в жаровне, Данка вынула из сумочки несколько листов и попросила посмотреть на ее переводы, она перевела еще несколько стихотворений Люцилия. Ярош предложил пройти в кабинет, Марко махнул им: «Идите, идите», а сам включил телевизор. Ярош чувствовал, как дрожит его голос, и не только голос, но и руки. Они сели за стол, Ярош, пытаясь скрыть волнение, уставился в текст. Данка переводила довольно искусно, стараясь подбирать стародавние слова, чтобы придать тексту своеобразное звучание. Ярош хотел сделать какое-то замечание, но почувствовал, что голос может выдать его, он встал, подошел к шкафчику, достал бутылку вина, наполнил стакан и осушил его залпом.
