Михаил Кожемякин - Красная Валькирия
С караваном в Кабул прибыла бригада путиловских рабочих. Бедняги отчаянно страдали от малярии, поглощали - "исключительно для борьбы с расстройством желудка" - фантастические количества контрабандного виски и, кляня на чем свет стоит "ихнюю авганскую матерь", собирали фанерную боевую птицу по кусочкам. Склепанный самолет тарахтел мотором, крутил лопастями, довольно бойко бегал по летному полю, пару раз даже пытался подпрыгнуть - неловко, как курица, - но взлететь так и не смог. Яйцеголовый в своем шлеме военлет Радченко вылез из кабины, развел руками и произнес в оправдание какую-то на редкость красивую, но непонятную фразу, из которой Аршак запомнил только одно слово: "Авионика". Полпред Раскольников раздраженно выбранил военлета, резко повернулся и зашагал прочь. А эмир Амманула, наблюдавший за испытаниями, только скривил в презрительной улыбке тонкие губы, наклонился к жене полпреда несколько ближе, чем позволяли дипломатические приличия, и сказал по-французски:
- Вероятно, ma chere madame Laure, чтобы летать в нелегких условиях Ориента, надо быть англичанином или французом. Специалистам из вашей республики это не по силам.
- Ваше сиятельство, наши специалисты здесь не при чем, - нисколько не смутившись, ответила красавица, - Скорее всего, это ваши люди недосмотрели и потеряли по дороге какую-то важную деталь.
- Аэроплан везли и не довезли ваши люди, Laure, а отнюдь не мои, - сухо ответил эмир и велел подавать автомобиль.
Аршак не знал, куда спрятать глаза. Дьявол с ней, со Страной Советов, и даже гнев Раскольникова не страшен. Он заставил Ее оправдываться за то, в чем был виноват сам. В тот же вечер они страшно напились с военлетом Радченко, и Аршак сам не помнил: то ли рассказывал ему про Эмине из своей юности, то ли расспрашивал, кто такая "Авионика". На следующий день Радченко бежал в Индию к англичанам, где, как рассказывали потом, все аэропланы у него благополучно взлетали и даже находили дорогу над горами.
После истории с самолетом Аршак попал у Раскольникова под двойное подозрение: не только как очередной воздыхатель его жены, но и как "пособник саботажника и изменника социалистического отечества, в прошлом белогада и офицера Радченко". Бывшему абрагу и ветерану классовых боев в Туркестане с такой характеристикой стало в Кабуле несколько неуютно. Аршак начал припоминать, что усатый летун вроде бы звал его с собой, и серьезно подумывал, не махнуть ли и ему к "джентльменам" - от стенки подальше. Раскольников - бешеный, он Аршака и здесь шлепнет, никакие связи в Наркоминделе не спасут.
На почве этих невеселых раздумий Аршак лишился аппетита и сна, стал худеть и таять на глазах, а еще покупал на базаре англо-индийские газеты и тайком от всех с помощью словаря начал учить новый язык. Но все равно волновала его красавица Ширин, или Эмине, или Лариса, - даже когда случайно слышал ее голос. А слышал часто: Раскольников и его прелестная супруга почти каждый вечер устраивали для персонала полпредства "бесплатные представления с балаганом". Так разговоры полпреда с женой "на повышенных тонах" метко назвал Семен Лепетенко.
Аршак не слушал гневных слов, которыми обменивались полпред с полпредшей. Он слушал лишь звук ее голоса - мелодичный, нежный, как серебряный колокольчик. Аршак думал, что Лариса похожа на пери из тех сказок, что рассказывала ему покойница-мать, когда он был еще совсем маленьким. И тело, видно, у нее белое-белое, как снег на горных вершинах. Но смотреть нельзя: полпред злопамятен.
Лариса нашла Баратова сама, когда он дремал в саду на скамейке. Услышав ее шаги, Аршак встрепенулся, и от смущения даже забыл спрятать лежавшую на коленях английскую газету. Но Лариса взглянула не на запрещенное буржуйское чтиво, а прямо ему в глаза - нежно и грустно, совсем как Эмине тогда в саду... "Если сейчас выскочит Раскольников с наганом - пристрелю как шакала!" - отрешенно подумал дипкурьер и, не отводя взгляда от очей красавицы, расстегнул кобуру.
- Здравствуй, товарищ Аршак, - нежно сказала красавица. - Мне помощь твоя нужна.
- Какая? - с готовностью спросил Баратов. - Я... Я буду счастлив... Я все сделаю! Только скажите, товарищ... Лариса!
- Помоги мне до Кушки доехать. А дальше я сама. Мне бы только Гиндукуш преодолеть.
- А товарищ полпред про это знает? - поинтересовался Аршак.
Тут красавица поступила странно. Потрепала его по щеке, и заглянула в глаза так проникновенно, что товарищ Раскольников с его наганом вдруг перестал существовать для Аршака.
- Он все знает, Аршак. - сказала она. - Он меня отпустил. Помоги мне, а после можешь назад возвращаться, он тебя не накажет.
- Ну уж нет!!! - Аршак рухнул с высот любви на грешную землю. - Я сам только и думаю, как поскорее убраться из Кабула вашего! Я помогу. Только скорее собирайтесь!
Аршаку очень захотелось оказаться рядом с красавицей, скакать бок о бок с ней по горным дорогам, заночевать в каком-нибудь придорожном рабате, а там... Прикоснуться рукой к белой, как снег на вершинах Гиндукуша, коже - и будь что будет...
Устал Аршак от службы, от стрельбы - пора и остепениться, начать новую жизнь. Золотых часов и портсигаров, зашитых в седло, на это вполне хватит, а найдутся еще и персидские сережки, красивые браслеты с бирюзой, да десяток-другой царских червонцев с абрагской юности завалялся. Немалых денег эти вещицы стоят. Продать все это здесь, в Кабуле, за британские фунты - и в путь! На родине сейчас НЭП. Слава ленинской партии, деловому человеку всегда применение найдется, особенно с валютой в одном кармане и с револьвером - в другом!
Пока Аршак продавал трофейное добро и торговался с жадными афганскими валютчиками, Лариса облачилась в привычный дорожный костюм - кожанка, галифе и кавалерийские сапоги. Для безопасности заменила краснозвездный суконный шлем на элегантный дорожный кепи, взглянула в зеркало и понравилась самой себе. Она не стала связываться с дорожными саквояжами, собрала только самое необходимое - свои рукописи и пачку писем Гафиза, с которой никогда не расставалась, персидский браслет с бирюзой и немного денег. Они выехали следующей ночью, почти не таясь. Раскольников, как обычно, напился и тяжело спал на кожаном диване в своем кабинете, а Колбасьев, Лепетенко и другие обитатели посольства давно были готовы к такому обороту событий и не стали мешать. Прощаться ни с кем из них Лариса не стала. Аршак услышал, что, когда они выехали за ворота, она сказала то ли ему, то ли самой себе странные слова, значения которых бывший абраг не понял: о какой-то лодке, которую надо привести к утесам, о лебедях и о каких-то светлых духах... Слова эти были похожи на молитву или, скорее, на стихотворение...
