Поль Феваль - Юность Лагардера
Анри расхохотался:
— Словно в сказке! — И, повернувшись к своему товарищу, добавил: — Сударь, какой нежданный подарок судьбы! Мы собирались покончить с этими молодчиками, и вдруг все они как один раздумали умирать!
Флибустьер взял его под руку.
— Пойдемте отсюда. Я объясню вам, что это за чудо.
Лагардер кивнул, думая: «Я убил одного из мучителей Армель и хорошо запомнил второго… Эту зверскую рожу я не забуду. Рано или поздно, но настанет и его черед. Клянусь!»
Не говоря больше ни слова, молодые люди направились к выходу. На улице, 'вложив шпаги в ножны, они с волнением пожали друг другу руки.
— Сударь, — произнес Анри торжественно, — сегодня вечером расцвел один из прекраснейших цветов, украшающих душу человеческую, — цветок дружбы. Меня зовут Анри де Лагардер, и я обещаю вам, что отныне вы всегда можете рассчитывать на меня!
— Сударь, мое имя Гастон, виконт де Варкур, а под карибскими небесами я получил прозвище Турмантен. Горжусь, что пожал вашу доблестную искусную руку!
Обнявшись, они пошли вниз по улице Балю.
Анри вспоминал о страхах господина Изидора, о недвусмысленных намеках учителей фехтования. Еще пять лет назад Кокардас и Паспуаль дали ему понять, что в «Сосущем теленке» вершатся темные дела и что там частенько пропадают люди, объявляясь потом на островах.
Поэтому он спросил нового друга:
— Вы в самом деле «береговой брат»?
— Доподлинный и настоящий. Впрочем, вы сами слышали свист. Он прозвучал сразу после того, как я крикнул, что принадлежу к флибустьерам Тортуги. Скажу вам всю правду: хозяйка этого зловещего притона снабжает братство товаром. Именно она остановила схватку, дабы не нанести ущерба одному из членов. Это обошлось бы ей слишком дорого.
Но оставим это. Я встал на вашу сторону не только потому, что меня глубоко возмутила эта подлая засада. Вы произнесли дорогое мне имя — Армель де Сов. Я разыскиваю эту девушку…
— И вы нашли ее! — вскричал Анри вне себя от радости. — Вы, стало быть, знакомы с ее отцом?
— Это мой лучший друг! Но что с вами? Отчего вы так побледнели?
— Простите меня, — промолвил Анри, — это от потрясения… Я не был взволнован, когда мне в грудь нацелились все эти шпаги, зато теперь… Ах, виконт, дорогой друг! Вы стали вестником счастья! Я обещал Армель, что найду ее отца. Хвала Господу, это произошло, не так ли?
— Еще нет, — ответил капитан, — но дочь может не тревожиться более о судьбе того, кого считала погибшим…
— Равно как и отец может быть спокоен за судьбу дочери.
XIV
У МАРКИЗЫ
Франсуаза д'Обинье под именем маркизы де Ментенон была тогда подлинной королевой Франции. Даже более, чем королевой, ибо ни одна венценосная супруга, за исключением Екатерины Медичи, не имела такого влияния на внутренние дела королевства.
Она была внучкой Агриппы д'Обинье, друга и соратника Генриха IV, превосходного писателя. Франсуаза родилась в Ниоре, в башне замка, куда ее родители были заключены по политическим мотивам: в те времена протестанты пытались создать на западе страны собственную республику. На третьем этаже северной башни и сейчас показывают комнату, где раздался первый крик новорожденной девочки, которой была суждена столь блистательная будущность. На тюремную камеру эта комната совсем не похожа, напротив, она красиво обставлена и из нее открывается прекрасный вид.
Будущая супруга Короля-Солнце в детские годы воспитывалась в лоне так называемой «реформированной церкви» (согласно тогдашнему определению), однако уже в раннем возрасте перешла в католичество и была отдана в монастырь урсулинок[57].
Мать забрала ее оттуда в шестнадцать лет, но вскоре скончалась, и Франсуаза осталась одна.
Она была очень красивой девушкой, эта юная мадемуазель д'Обинье, и отличалась кротким доброжелательным нравом. Ее манеры были безукоризненны, она получила превосходное воспитание, блистала остроумием и была не по возрасту мудра.
Любое знатное семейство могло бы считать за честь породниться с ней. Таково было общее мнение.
К несчастью, после смерти матери ее единственным достоянием были семнадцать лет и прекрасные черные глаза. Многие домогались ее руки, но теперь из всех женихов остался только один…
Он словно бы воплощал собой человеческое убожество. Тело его было настолько скрючено, что он, как говорили, походил на букву «Z». Страдая от ужасающих болей, он не вставал с инвалидного кресла. Это был калека, «безногая каракатица», как он сам называл себя, чтобы рассмешить людей.
Его звали Поль Скаррон, и ему было сорок два года. Сын парламентского советника, весьма зажиточного парижского буржуа, он был вынужден рано покинуть отчий дом из-за скандалов с мачехой, которая сделала его жизнь невыносимой; позднее она ухитрилась лишить его наследства, оставленного советником.
Скаррон был очень умен, обладал колоссальными познаниями и чрезвычайным остроумием; приняв сан аббата, он стал усердным посетителем литературных салонов, где царили прекрасные дамы, которых укусил тарантул сочинительства — знаменитые в то время писательницы, предшественницы мадам де Сталь и Жорж Санд.
Впрочем, с равной охотой он проводил время в игорных домах и на ярмарках, куда его влекла натура, склонная к риску, к картам, пирушкам и разврату.
В двадцать восемь лет он получил синекуру[58] при епископе Манса. Тогда-то и случилось несчастье, превратившее его в жалкого скрюченного паралитика.
Будучи любителем пошутить, он решил слегка встряхнуть сонных провинциалов, представ на карнавале в виде птицы. Раздевшись донага, он вымазался медом и обвалялся в пуху.
На улице его узнали набожные прихожанки и принялись нещадно бранить, возбудив, наконец, негодование толпы. У Скаррона в городе и без того была скверная репутация из-за постоянных попоек и галантных похождений. Теперь ему стали угрожать и с улюлюканьем погнались за ним, когда он пустился бежать.
Спасаясь от преследования разъяренных женщин, он бросился в болото, надеясь укрыться в камышах… Его не нашли, но ему пришлось несколько часов провести по горло в ледяной воде, где он, слыша крики взбешенных горожан, дрожал как от холода, так и от страха.
Следствием этого приключения стал острый ревматизм, который позднее осложнился воспалением спинного мозга. Так Скаррон превратился в калеку.
Вернувшись в Париж, он жил на доходы от своих литературных сочинений, но главным средством к существованию была пенсия, дарованная ему Анной Австрийской. Не случайно он именовал себя «больным королевы». Наступила Фронда… Он принялся обличать Мазарини и лишился пенсии! Тяжкое, но, в общем-то, справедливое наказание для поэта, которому обязан своим рождением ядовитый памфлет, получивший название «Мазаринада».
