Пип Воэн-Хьюз - Реликвии тамплиеров
— Это точно, работать тебе еще как придется, мой мальчик! Еще как придется! — воскликнул я и отнял у него кувшин с вином. — Для начала — хватит пить. — Мы немного померились силами, отнимая друг у друга кувшин — я пытался осушить его до дна, захлебываясь, кашляя и плюясь вином на палубу и на себя, — потом долго хохотали, до слез. Вытирая глаза, я вспомнил кое о чем и обратился к нему: — Послушай-ка, братец. Ты отлично умеешь драться! Этому типу ты очень умело проткнул глаз, прямо как опытная швея вставляет нитку в иголку. В Бейлстере тебя такому не учили. Я что-то не помню, чтобы ты таскал с собой нож.
— Ну, меня научили эти ребята. Решили, что у меня есть природные… способности. Эти наемники, они ведь сражаются за деньги. И из-за денег. И везде, где они собираются, всегда вспыхивают всякие маленькие войны, Пэтч, прямо как лесные пожары в засуху. У отряда «Черный вепрь» случилась свара с бандой каталонцев, которых вышвырнули из Греции. Они с чего-то вообразили, будто мы перехватили у них какой-то контракт… Это… это было совсем не так, как в Бейлстере, поверь мне. Ничего похожего на пьяных школяров, задирающих стражников. В отряде хотели повязать меня кровью. Затеяли драку на маленькой ярмарке во Фландрии и пихнули в самую гущу схватки. Выбор был простой: убивать или самому стать трупом. И вот он я, весь перед тобой. Потом это повторилось, и не раз. Повязали они меня кровью, это уж точно! Но, ты знаешь, в этом тоже что-то есть. Я теперь… — Он посмотрел на меня и улыбнулся: жестокая, горькая улыбка и самый честный взгляд, каким Билл одарил меня за весь этот день. — Я хорошо всему этому научился, Пэтч. Нет, мне вовсе не нравится убивать. Мне нравится сам бой, сама схватка, а вот убивать… — Он покачал головой. — Дай еще вина, пожалуйста. Прошлой ночью, брат, — это у тебя было впервые?
Я несколько ужасных секунд не мог сообразить, что ему ответить. Откуда он узнал про бордель?! Потом я понял, о чем он.
— Это не первый бой, но первый раз… — Я прижал ладони к вискам. — До этого я никогда не убивал человека. Было бы гораздо лучше, если бы мне не пришлось этого делать. Лучше бы он жил, а я валялся там мертвый…
— Но ты остался в живых. Сидишь вот тут, пьешь вино под огромным синим куполом небес. Разве плохо? Надо убивать, Пэтч, или сам станешь трупом. Я предпочитаю жить, братец. А после долгого пути, что выпал на твою долю, и всех жестоких испытаний ты, я думаю, тоже.
— Все не так просто, как ты говоришь.
— Нет, это так, брат. Истинно так. — Он закинул руку за голову и закрыл глаза. Солнце светило на нас обоих, но когда я растянулся рядом, чтобы понежиться в его лучах, меня все еще пробирало холодком, хотя никакой тени тут не было.
Пробило пять склянок, и я встал на вахту. Билла Димитрий послал чистить оружие, которому выпало столько работы на берегу. Анны по-прежнему не было видно, но работы хватало, потому что «Кормаран» уже вышел из устья Жиронды и теперь плыл по тихому, спокойному морю. Я был только рад не думать ни о чем, кроме ветра и канатов. Мы обогнули мыс Понт де Грав и повернули к югу, скользя мимо длинной песчаной косы Аркашона и направляясь к Байонне. Солнце медленно клонилось к западу, и вот наконец, когда запалили огонь в жаровне, чтобы разогреть ужин, на палубе появилась Анна. Мы как раз готовились лечь на другой галс, так что я никак не мог бросить вахту, но она заметила меня и приветственно махнула рукой. На ней была простая туника из какой-то темной, дорогой на вид ткани, черные волосы спрятаны под белую шапочку. Она выглядела совершенно невинной и в то же время такой манящей, что у меня кровь застучала в висках, словно нашептывая: «Это твоя женщина». Я потряс головой в счастливом неверии, но тут парус хлопнул и наполнился ветром, на палубе возникла минутная суета, и когда я закрепил шкот и обернулся, она уже почти скрылась в каюте капитана и не оглянулась в мою сторону. Следом за ней туда зашел Жиль и прикрыл за собой дверь. Этого и следовало ожидать. Матрос Микал ел вместе с остальной командой, но от принцессы Анны Дуки Комнины вряд ли можно было ожидать, чтобы она уселась, скрестив ноги, возле котла и перебрасывалась шуточками с такими, как мы, хотя я подозревал, что она, вероятно, предпочла бы именно это. Тем не менее мной опять овладело дурное настроение, и когда меня хлопнули по плечу, чтобы сменить на вахте, я едва смог заставить себя подойти к жаровне.
Нынче вечером все рассказывали о своих приключениях на берегу, разные истории, а мне вовсе не хотелось вспоминать свою, хотя я знал, что ее из меня все равно вытянут. Мне не доставляло никакого удовольствия смаковать то, что я сделал, но когда пришла моя очередь и по кругу пустили кувшины с добрым бордо, я понял, почему солдаты так любят толковать о своих боевых делах. Без конца рассказывая и перемалывая это вновь, можно унять боль, угнездившуюся глубоко в душе. Я не из тех, для кого каждое убийство — очередной знак доблести, и, сказать по правде, глубоко в душе, в самом изуродованном ее уголке несу все шрамы от ран, которые кому-то когда-то нанес. В тот вечер, однако, когда мы вновь и вновь повторяли свои смертельные выпады и удары, я стал полноправным членом команды, частью «Кормарана» — навсегда. Я дрался и убивал, а нынче вечером внес свою лепту в живую летопись в этом тесном кружке, и когда мне уже в третий раз пришлось вскочить и показать, как я всадил нож тому типу под ребра и держал его тело на клинке, пока он не выдохнул мне в лицо собственную душу, я почувствовал, что нахожусь среди друзей, что наконец-то оказался дома.
А потом я спал как бревно и проснулся на заре от того, что корабль подо мной здорово качало. Возле Сан-Себастьяна мы попали в шторм, и он преследовал нас до самых Геркулесовых Столпов[52] — сплошные темно-зеленые волны без конца перекатывались мощными потоками через палубу, жуткие молнии сверкали над топом мачты. Билл, которого команда приняла вполне дружески, прилагал все силы, чтобы научиться работать с парусом, чему посвящал все время, свободное от блевания, свесившись с кормы. Проку от него как от товарища было немного, так он осунулся и побледнел, но мне доставляло какое-то мальчишеское удовольствие учить его всему, что сам я успел познать в этом новом и чужом мире. Ему, вероятно, этот мой энтузиазм и настойчивость казались немного утомительными, он уже не верил моим уверениям, что морская болезнь скоро его отпустит, ведь сам я от нее не страдал. Однако в отличие от многих, кто умолял высадить их на берег или даже пытался наложить на себя руки, Билл упрямо продолжал выполнять свои обязанности, что очень нравилось команде, да и мне тоже.
Геркулесовы Столпы оказались и в самом деле воротами, миновав которые мы оставили за кормой и скверную погоду. Я, должно быть, выглядел как дурак, бегая от одного борта к другому и напрягая глаза, всматриваясь то в берег Испании и огромную массу утеса Джебель-аль-Тарик[53], то в далекие коричневатые берега.
