Александр Лермин - Сын графа Монте-Кристо
С каждый днем куаны относились ко мне все более почтительно, все с большим благоговением. По их понятиям, на мне почивала благодать Аллаха, и все их удачи приписывались моему влиянию. Меня считали пророчицей, и каждое мое слово имело силу закона.
Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я узнала, какая судьба ожидала меня. Шейх, избавивший меня от лютой смерти наложением священного знака, уже тогда прельстился мной и теперь объявил мне, что я принадлежу ему и должна быть его женой.
И вспомнить страшно! А он, убийца моих родителей, с обагренными их кровью руками, воображал, что я забуду об этом и отдамся ему… Сначала я отнеслась к нему с презрением, но потом не выдержала — и осыпала его оскорблениями. Он же обнял меня и хотел поцеловать. Я вырвалась из объятий, выхватила из-за пояса кинжал и нанесла себе глубокую рану в грудь… Лучше смерть, чем позор!
Кровь брызнула ему в лицо, он пришел в себя, сорвал свой пояс, перевязал мою рану и, упав на колени, рыдая, умолял меня о прощении.
Страх его был мне понятен — если бы куаны узнали, что он коснулся пророчицы, они немедленно разрубили бы его на куски. Я сжалилась над презренным негодяем, объявила вбежавшим ко мне прислужницам, что случайно ранила себя, а он удалился. Его жизнь была спасена. Но тогда я решилась бежать и ждала только удобного случая. И он скоро представился.
Однажды ночью в лагере поднялась тревога: на куанов племени Аяссуа, державших меня в плену, напало другое племя, враждовавшее с ними. Завязалась отчаянная схватка: пули сыпались градом, зарево подожженных палаток осветило небо. Я воспользовалась общей суматохой и незаметно ползком выбралась из лагеря. Долго шла я и, наконец, утомленная, упала и лишилась сознания. Когда я пришла в себя, то увидела, что нахожусь среди оазиса. Невдалеке журчал ручеек. Я напилась холодной воды, утолила голод финиками и к вечеру по звездам, как учил меня когда-то отец, стала пробираться к северу. Там жили наши друзья-французы, у них я надеялась найти приют.
Бодро шла я вперед. Вдруг у меня замерло сердце: из-за куста сверкнули глаза пантеры! Я хотела крикнуть и не могла… в ту же секунду зверь бросился и свалил меня с ног…
Очнулась я, когда какой-то человек заботливо перевязывал мою рану — он вырвал меня из когтей пантеры. Звали его капитан Жолиетт!
Для меня наконец настала счастливая пора безмятежного счастья: капитан взял меня в лагерь и ухаживал за мной, как нежный и любящий отец. Я называла его «миленьким папочкой» и привязалась к нему всей душой.
Но золотые дни миновали, и над бедной моей головой снова собралась гроза. Раз ночью меня разбудил странный шорох, и я поднялась с постели: у стены палатки стояла какая-то темная фигура, глаза во мраке сверкали, как огни. Я хотела крикнуть, но видение исчезло, и мне показалось, что все это я видела во сне. Но то был не сон. Холст палатки оказался разрезанным острым кинжалом, и я поняла, что это был кинжал куана!
При этих словах Монте-Кристо невольно вздрогнул. Он вспомнил, что такое же видение явилось и его сыну, и что холст палатки был разрезан таким же образом… Что, если и Сперо грозит такая же опасность?
— Я не могла заснуть всю ночь,— продолжала Медже.— Когда рассвело, я побежала к капитану, который во главе небольшого отряда собирался в экспедицию. Я напрасно умоляла его, чтобы он остался в лагере — мой покровитель посмеялся над моими страхами и назвал меня дурочкой. Мои мольбы были напрасны; он простился со мной и двинулся в путь.
Наступила ночь, капитан не возвращался. Страшно встревоженная, выбежала я за черту лагеря — ему навстречу. Вдруг сзади меня схватили чьи-то руки, мне заткнули платком рот, связали по рукам и ногам, бросили на лошадь и увезли. Конь понесся, как вихрь. Сколько времени продолжалась эта бешеная скачка — не знаю. Наконец, платок был вынут из моего рта, и надо мной склонился человек. Я узнала его — это был шейх куанов племени Аяссуа!
— Теперь ты не уйдешь от меня, Медже,— шепнул он мне страстно, и мы понеслись дальше.
Наконец, мы достигли Уарглы. Меня заперли в одну из башен Уарглы — Казбу и приставили ко мне тех же страшных прислужниц.
Сначала я хотела уморить себя голодом, но какое-то предчувствие говорило мне, что, быть может, я могу еще быть полезной моему другу…
Два дня спустя после моего прибытия в Уарглу на улице раздались бешеные вопли, я бросилась к окну и… громко вскрикнула.
Несколько арабов, закутанных в темные плащи, несли окровавленное и безжизненное тело моего покровителя, капитана Жолиетта. В ту же минуту до моего плеча дотронулась тяжелая рука. Я обернулась — передо мной стоял шейх.
— Человек, похитивший тебя у нас, находится теперь в наших руках,— сказал он.
— Он жив? И вы, презренные, его убьете?
Шейх злорадно улыбнулся.
— Не сейчас,— ответил он,— это было бы слишком рано! Посмотри туда,— и он снова подвел меня к окну.
Арабы остановились перед низенькой дверью и положили капитана на землю.
— За этой дверью,— глухим голосом произнес шейх,— исчезнет твой друг! Он будет томиться в сырой и темной подземной темнице и выйдет на свет лишь тогда, когда лишится рассудка!
В ужасе закрыла я лицо руками. Шейх же снова злобно улыбнулся.
— За какую цену ты согласился бы спасти моего друга? — шепнула я ему.
— Эта цена — ты, Медже!
— Хорошо,— сказала я,— я буду твоей рабой: мучай, пытай меня, но спаси его!
— Нет,— страстно ответил он,— не того я хочу, Медже! Мне нужен свет твоих очей, улыбка твоих уст! Мне нужно, чтобы ты отдалась мне сама!
При этих словах меня обдало холодом. Но, пересилив себя, я сказала ему:
— Я согласна, но при одном условии!
— Говори! — воскликнул он.— Я шейх, ты будешь царицей моего племени, и все мои сокровища я повергну к твоим ногам.
— Этого недостаточно,— холодно возразила я,— я требую, чтобы ты освободил пленника и проводил его до французского лагеря!
Сначала шейх не соглашался, но я заставила его, наконец, поклясться именем Аллаха и пророка его в том, что он исполнит мое требование.
— И если я сдержу свою клятву,— сказал он пылко,— ты будешь моей?
— Да.
— Поклянись мне в этом именем Аллаха и пророка его!
— Клянусь! — твердо и громко ответила я.
О себе я не думала: лишь бы спасти того, кто заменил мне отца и мать.
Шейх упал к моим ногам и обнял мои колени, но я оттолкнула его.
— Ступай,— крикнула я,— и сдержи свою клятву. О своей я не забуду.
Он склонился передо мной и исчез. Прошло три дня. Дверь темницы, в которой томился капитан, оставалась закрытой. Не появлялся и шейх. Лишь на четвертый день узнала я о том, что же произошло.
