Александр Лермин - Сын графа Монте-Кристо
— Ты любишь капитана Жолиетта? — спросил граф после небольшой паузы.
— Да,— едва слышно ответила Медже.
— Почему арабы не хотят, чтобы ты оставалась в лагере? На твоем лице я вижу знак, отличающий членов проклятой касты…
— Как, господин, ты знаешь?
— Я знаю,— значительным тоном продолжал граф,— что здесь в пустыне существует союз убийц, отличительный знак "которых шестиугольная звезда. Ты говоришь, что любишь капитана, моего земляка и друга, а сама между тем принадлежишь к секте куанов, наших злейших врагов!
Медже вспыхнула и, сдерживая рыдания, возразила:
— Выслушай, господин, а затем суди!
— Говори, я слушаю тебя,— сказал граф.
— Мой отец,— порывистым тоном начала Медже,— был могущественный предводитель кабилов, наше племя занимало горную равнину, и дуар моего отца стоял на неприступной скале. Отец был умным человеком и имел большое влияние среди своих земляков, которые усердно работали и жили, в общем, неплохо.
Но вот настал тот день, когда на нашу священную землю, достояние наших предков, впервые вступили твои братья-французы…
Отец мой собрал всех наших, и все они поголовно взялись за оружие для борьбы с чужеземцами.
Во время одной ожесточенной битвы между арабами и французами внезапно в наших рядах раздался крик ужаса: предатель провел врагов окольной дорогой, и они окружили нас со всех сторон! Поднялась оглушительная пальба, арабы, составляющие отряд моего отца, валились кучами, скоро наших осталось не более сотни, и французы, безусловно, брали верх.
В эту страшную минуту некоторые из наших наткнулись на пещеру, о которой прежде не имели понятия… По предложению сражавшегося вместе с нами марабута, но против воли отца, не доверявшего ему, кучка арабов, теснимая врагом, бросилась в пещеру, спасаясь от пуль. Уступив просьбам марабута, туда же последовал и мой отец. Тогда предатель-марабут крикнул французам: «Мыши попали в мышеловку». Неприятель открыл убийственный огонь.
В глубине пещеры была пропасть, арабы сбились в кучу, и те, что спаслись от пуль французов, погибли в бездне.
Через четверть часа маленький отряд уменьшился наполовину, и французы предложили нашим сдаться. Отец мой, обливаясь кровью, крикнул своим товарищам, чтобы они доверились ему, и бесстрашно вышел из пещеры. -Он был безоружен и гордо заявил, что желает вступить в переговоры с предводителем французов. Начальник неприятельского отряда подошел к нему, подал ему руку и серьезно сказал:
— Ты храбрец, в чем заключается твое желание?
— Я хочу, чтобы моим людям была дарована свобода.
— И что за это ты предлагаешь?
— Мою жизнь и мою клятву.
— Какую клятву?
— Отпусти моих товарищей, и я останусь у вас в плену, и, клянусь Аллахом, отныне ни один человек из племени Бен-Алима не будет сражаться против французов.
— Известно ли тебе, что ты будешь расстрелян?
— Знаю, возьми мою жизнь, но пощади моих братьев.
— Я согласен на твое предложение,— ответил после небольшого раздумья француз,— но знай, что если раздастся хоть один выстрел — никто из вас не уйдет живым.
Отец молча кивнул головой, обмыл свои раны холодной водой, из сострадания принесенной ему противниками, и немного оправился. Он вернулся в пещеру, предложил товарищам сложить оружие и, когда это было сделано слабым голосом сказал:
— Братья, я поклялся французам в том, что никто из вас никогда не будет сражаться против них, и лишь при этом условии вам даровано право уйти. Согласны ли вы сдержать мою клятву?
— Да,— был ответ горстки уцелевших от гибели удальцов.
Отец снова вышел из пещеры и сказал:
— Мои товарищи согласны. Пощади их и возьми мою жизнь.
Француз был тронут, он подошел к отцу, подал ему руку и произнес:
— Французское правительство ищет в Алжире друзей и союзников, нам не надо рабов, и мы не убиваем безоружного врага. Будь нашим союзником, ты не пожалеешь об этом.
Отец согласился, его товарищи с радостью присоединились к нему, все племя Бен-Али-Ома и до настоящего времени держит свою клятву.
При заботливом уходе раны отца скоро зажили, и жизнь наша пошла по-прежнему. Но другие племена относились к нам враждебно и называли нас изменниками. В особенности ненавидели нас куаны.
Прошло пять лет. Нас посетил один знаменитый французский военачальник, что было для нас большой честью: хижины наши украсились цветами, лошади — пестрыми лентами, начались игры и был устроен праздник. Мне было тогда двенадцать лет, закутанная в белый плащ, я вышла навстречу французу и поднесла ему пальмовую ветвь.
Наступила ночь, праздник кончился, и все наше селение погрузилось в глубокий сон. Вдруг около полуночи раздались крики и выстрелы, дверь хижины распахнулась, и на пороге показался отец. Он истекал кровью, но замирающим голосом крикнул: «Куаны… спасайтесь…» Затем упал… он был уже мертв!
В эту минуту нахлынули куаны, и я потеряла сознание…
Очнулась я лишь тогда, когда крепко связанная, лежа на крупе лошади, неслась по пустыне. За мной сидел куан. Вокруг нас мчались другие куаны, у каждого из них на седле лежала девушка-пленница. Как в полусне услыхала я голос матери, ободрявшей меня!
У одного оазиса мы остановились: куаны сошли с лошадей, и тогда разыгралась сцена, при одном воспоминании о которой у меня стынет в жилах кровь…
Всех пленников, мужчин и женщин, привязали к столбам, куаны с ятаганами в руках бросились на них и стали терзать их тела, осыпая ударами.
Среди неслыханных пыток моя мать оставалась безмолвной страдалицей — помочь я ей не могла!
Наконец она пала под ударами палачей, и до меня донеслись ее последние слова: «Медже, отомсти за нас и не забудь о клятве твоего отца!»
Крик умирающей врезался в мою душу, а затем я лишилась сознания…
Жгучая боль заставила меня очнуться — я вскрикнула и схватилась за щеку: передо мной стоял человек с черным лицом, в руках он держал раскаленное добела железо.
— Именем Аллаха,— крикнул он,— я запрещаю вам касаться этой девушки: она отмечена священным знаком.
Все куаны почтительно отступили, и сквозь слезы, вызванные невыносимой болью, я увидела, как они упали передо мной на колени, бормоча непонятные мне слова.
Человек, спасший меня, был могущественным шейхом куанов, но только впоследствии узнала я, почему он сжалился надо мной.
Меня увезли в пустыню: куаны обращались со мной почтительно, но мне все было безразлично — в горе и отчаянии я с радостью встретила бы смерть… Для ухода за мной были приставлены старухи, без умолку твердившие о предстоящей мне высокой задаче. Сначала я не обращала на них внимания, но мало-помалу поняла, что они следовали заранее обдуманному плану: иногда я впадала полусознательное состояние — со мной делались корчи, и я лепетала бессвязные речи. И старухи выдавали их за предсказания. Впоследствие я узнала, что это возбужденное состояние вызывалось во мне искусственно: меня поили разными отварами с опиумом. Когда припадок проходил, я ослабевала, но пульс мой бился усиленно.