Иван Любенко - Тайна персидского обоза
— Как долго вы были с ним?
Женщина пожала плечами:
— Не знаю. Полчаса, а может, и меньше.
— А потом куда вы пошли?
— В кафе.
— Какой дорогой?
— По центральной аллее.
— А Шахманский?
— Он направился туда же, но по тропинке.
— Когда вы пришли в кафе, вы видели там Аркадия Викторовича?
— Да. Он уже сидел за столиком с господином Катарским и его женой.
— Скажите, Анна Егоровна, а Шахманский, случаем, не в калошах был?
— Нет, точно нет. Он был в туфлях… в черных, лакированных.
— А что он держал в руках?
— Ничего, — вспоминая, она наморщила лоб, — ну да, ничего, кроме трости.
— Так, значит, он был с тростью?
— А он всегда с ней ходит.
— А вы ничего странного не заметили в его поведении?
— Да нет. Он был в хорошем настроении…
— А что случилось потом?
— Я пошла обратно. Издалека мне показалось, что хозяйка заснула, ее голова склонилась набок, а когда я подошла ближе — увидела, что она убита. Я стала кричать — никто не отозвался, вот я и побежала к смотровой площадке…
— Ясно. — Леечкин открыл ящик и положил на стол сверток с торчавшими из него калошами. — Узнаете?
— Конечно.
— Кому они принадлежат?
— Аркадию… там же его буквы внутри. Но несколько дней назад они пропали, и он просил меня поспрашивать жильцов — может, кто по ошибке их надел. Я поговорила со всеми, но без толку… А откуда они у вас?
— После убийства вашей хозяйки преступник прошел в этих калошах по песочной дорожке и уже перед главной аллеей снял их и спрятал под туей.
— И потому вы решили, что это Аркадий? — удивленно спросила Нюра. — Нет, господин следователь, нет, — она замотала головой, — он не убивал! — Женщина закрыла лицо руками, сотрясаясь в рыданиях — Он же со мной был. Только вы не думайте про меня плохо… А от мужа я сегодня же уйду. Виновата я перед ним, но что поделаешь? Значит, буду у Господа прощение вымаливать. А этот… ну, который до вас был… он меня грязными словами оскорблял и приставал, как к продажной девке. А грех-то мой единственный в том, что я Аркадия люблю…
— Успокойтесь, пожалуйста, Анна Егоровна, — Леечкин налил из графина воды в стакан и протянул свидетельнице.
Перетягина выпила содержимое, достала из рукава сорочки крошечный носовой платок и вытерла слезы.
— Простите, но я обязан задать вам последний вопрос: как давно вы встречаетесь с Шахманским?
Анна опустила в пол глаза и стыдливо призналась:
— Почитай, уже два года.
— Прочтите протокол и соблаговолите расписаться, вот здесь.
— Чего уж там читать, — скрывая неграмотность, горничная взяла перо, макнула в чернильницу и поставила нетвердую подпись. — А могу я Аркадию посылочку передать?
— Конечно. Я сейчас выпишу вам разрешение. Это ему не помешает, — и, помолчав, добавил: — Особенно сейчас.
— Особенно сейчас? — непонимающе переспросила свидетельница. — А что с ним?
— Он находится в тюремном лазарете. Его избили сокамерники.
— Как же это?
Следователь оставил вопрос без ответа и протянул разрешение на передачу. Нюра взяла бумагу и, уже уходя, обернулась:
— Храни вас бог, Це…
— Цезарь Аполлинарьевич, — улыбнулся Леечкин.
— Ну да, — смутилась женщина — Цезарь Аполлинарьевич, добрый вы человек, — с чувством выговорила Перетягина и аккуратно закрыла за собой дверь.
23
Тревоги и сомнения
Полицмейстер стоял у окна, рассматривая верхушки высоких акаций, молитвенно устремленных в озаренное багровым закатом небо. После только что предоставленной губернатором аудиенции на сердце скребли кошки, а щека так и не перестала мелко подергиваться.
Если говорить начистоту, то весь его доклад состоял из догадок, предположений и неясных домыслов. А может, прав был этот желторотый Леечкин? И почему это вдруг так засомневался Поляничко? А что, если Шахманский и рядом с этими убийствами не стоял?
Полицмейстер снова и снова перебирал в памяти неприятный разговор, и перед глазами невольно всплывал длинный дубовый стол, высокое резное кресло и желтое, сморщенное, как у мопса, лицо первого человека губернии. Фен-Раевский сообщил его превосходительству, что скромный коллежский секретарь акцизного ведомства Аркадий Викторович Шахманский оказался коварным и безжалостным злодеем, сгубившим не только известного купца Сипягина, тихого музейного служителя Корзинкина, родную бабку преклонных лет, но даже полицейского информатора, коему, страшно подумать, он перегрыз горло!
Недовольно поморщившись, губернатор спросил:
— А кто защищает Шахманского в суде?
— Присяжный поверенный Ардашев, ваше превосходительство.
— А известно ли вам, уважаемый господин полицмейстер, что сей адвокат отстаивает интересы только тех, в чьей невиновности он абсолютно уверен?
— Я слышал об этом, ваше превосходительство.
— Слышали? Хорошо. А можете вы припомнить хоть один случай, когда бы он ошибся?
— Никак нет, ваше превосходительство.
— Что ж, любопытная получается материя, Ипполит Константинович…
— Следователи заверили меня в том, что имеются все необходимые улики, свидетельствующие о наличии серьезных оснований полагать…
— Да прекратите вы нести эту полицейскую белиберду! Скользкий вы, право, как угорь! Я нормальным русским языком вас спрашиваю: не поторопились ли вы с обвинением и не предаете ли вы суду невиновного человека?
Фен-Раевский молчал, его лицо все больше походило на спелый помидор, глаза округлились, а мысли проносились со скоростью беговых лошадей: «Не поторопились ли мы? А кто угрожал за медлительность отправить меня исправником в Тмутаракань? Уж не вы ли, позвольте спросить, называли полицейских взяточниками, а следователей упрекали в преступном бездействии? А может, это кто-то другой дал на раскрытие трех убийств десять дней сроку? А вы, случаем, не знаете, кто именно обещал разжаловать меня в городовые?»
— Ладно, — махнул рукой Петр Францевич. — Ступайте, Ипполит Константинович, работайте. Я пока повременю с докладом о ваших успехах и подожду окончания судебных слушаний. А то, не ровен час, опозорите меня перед Петром Аркадьевичем, — он указал взглядом на портрет Столыпина…
Так аудиенция и закончилась.
«Этот суд мы проиграть не можем, не имеем права», — подумал полицмейстер, продолжая наблюдать в окно, как пряталось солнце за зелеными кронами акаций. Он поднял телефонную трубку и попросил соединить его с товарищем прокурора Филаретовым. Сквозь треск послышался знакомый голос бывшего следователя.
