Иван Любенко - Тайна персидского обоза
Громыхнул старый замок, и заунывным воем заголосили дверные петли. Не поднимая головы, Шахманский прошел к своему месту. Почти следом за ним появился и Яшка-кровосос. Разговоры стихли, и вся уголовная братия с интересом ожидала нового выступления волынщика[25].
Варнак не торопясь, с напускной неохотой приблизился к арестанту и хамовато поинтересовался:
— А правду говорят, что ты чиновником значился в акцизном ведомстве?
— Правда.
— Вот и хорошо. Выходит, ты чиновник?
Ответа не последовало.
— Что ж ты молчишь, крыса канцелярская? Аль ты со мной не согласный? — урка уставился на него маслянистым, подернутым мутной пленкой взглядом.
— Согласен, — прошептал Шахманский, предчувствуя недоброе.
— Ну вот, жиганы, — обратился к уркам-оребуркам[26] Яшка-кровосос. — Все слыхали, как он себя чиновником кличет?
— Все! — загалдели воры.
— Ну, значит, отныне чиновником[27] ему и быть! Так тюрьма постановила! Так что давай чисти парашу, да так, чтоб до серебряного блеска! — хохотнул Яшка.
Заключенный не шелохнулся. Он производил впечатление забитой и задерганной лошади, для которой смерть — единственное избавление от мучений.
— Ты что, не уразумел? — со змеиной улыбкой беглый каторжник приблизился к намеченной жертве.
— Я не буду…
— Что не будешь?
— Мыть…
— Не ндра-авится? — залился хохотом жулик, и от смеха у него судорожно заходил поросший грязной щетиной кадык. Он вытащил финку и, перебирая пальцами рукоять, приставил острие к ребрам Шахманского.
Арестант неожиданно схватил лезвие и резко потянул на себя. Он почувствовал, как обожгло пламенем ладонь и защипало внутри. Выронив от боли нож, Аркадий вдруг зарычал, крепко обхватил голову обидчика обеими руками и, надавливая большими пальцами на его глазницы, впился зубами в горло. Из перегрызенной шеи брызнул алый фонтан. Вор захрипел, словно заколотая овца, и обмяк. Шахманский тут же отнял руки от его головы. Тяжелым мешком тело шлепнулось на пол, но еще продолжало стонать, издавая булькающие звуки.
Он вытер рукавом окровавленные губы и растерянно осмотрелся: рубашка и разрезанная ладонь были залиты чужой кровью. Во рту чувствовался ее солоноватый привкус. Его трясло. Оторопевшие сокамерники испуганно вжались в нары.
— Так тому, значит, и бы… — не успел договорить коллежский секретарь, как сзади кто-то бросился ему в ноги. Арестант упал. Внезапно на него налетела осмелевшая толпа и принялась остервенело избивать. Сидельцы не могли ему простить, что своим поступком он пробудил в них совесть, давно обросшую мхом пресмыкательства.
Дверь запела одну и ту же заунывную песнь, и на пороге, в сопровождении конвоя, возник начальник сыскного отделения.
— По местам! — послышался окрик тюремных надзирателей.
Рассыпанным горохом заключенные разлетелись по камере.
Поляничко приподнял голову Аркадия и горько вздохнул:
— Эх ты, душа эфиопская, что же ты натворил? А? И зачем? — сокрушался полицейский. — Доктора сюда! Быстро!
Открыв глаза, Шахманский задвигал рассеченными губами, пытаясь что-то выговорить, но, обессилев, потерял сознание. Рядом с ним, в огромной кровяной луже, извиваясь дождевым червем, корчился в предсмертных судорогах Яшка-кровосос.
22
Допрос
— Зря вы, голубушка, выдумали сию сказочку. Все равно полюбовничку вашему не поможете, — ухмылялся в усы Каширин. — Небось господин Ардашев надоумил вас показания изменить, а? Он? Ты лучше признайся, любезная, а то ведь, не ровен час, арестую за обман, и пойдешь пешком на Сахалин… А знаешь, что в дороге с такими красавицами делают? Не знаешь? Так ничего, я сейчас расскажу. Ладно, ладно, не хнычь! — Полицейский поднялся из-за стола, обошел вокруг плачущей свидетельницы и, осмотрев ее оценивающим взглядом, добавил: — Ну, хорошо, может быть, я тебе и поверю. Только расскажи мне, милая, подробненько, как вы с Шахманским этим самым дельцем-то занимались и сколько раз! — Помощник начальника сыскного отделения с удовольствием наблюдал, как у женщины начали краснеть кончики ушей, затем порозовели щеки и все чаще волнительно вздымалась грудь. — Тут скромничать нечего. Отвечай как перед… доктором!
— Да как же это я вам поведаю? Это грех… О нем даже батюшка не спрашивает. Я же сказала вам, что мы с Аркадием Викторовичем делали это как муж и жена…
— Да как ты смеешь, блудница, упоминать сии святые слова! А хочешь, возьму и вызову сюда твоего благоверного и при нем допрошу! А? Желаешь? — Горничная испуганно замотала головой. — Боязно, значит… — Пожирая Анну жадными глазами, он поправил шашку и вплотную приблизился к женщине. — А то пусть бы этот рогоносец послушал, как его любимая женушка в кустах с душегубом развлекалась! А? Признавайся! Веселилась? Потаскуха! Веселилась? — Полицейский поднял Перетягину со стула, прижал к себе и начал целовать ее лицо, шею, грудь…
— Отпустите Христа ради, господин полицейский! Не надо!
Тихо подалась назад незапертая дверь, и в ее проеме, как на фотографической пластине, проявились очертания высокой нескладной фигуры с толстым томом уголовного дела.
— Не помешал, Антон Филаретович? — не без доли ехидства поинтересовался Леечкин.
Каширин повернулся, и на его толстом, раскрасневшемся от похоти лице гримасой выступили злоба и разочарование. Он одернул мундир и как ни в чем не бывало проронил:
— Вот следователь вас сейчас и допросит… А мне пора. — И он молча покинул кабинет.
Перетягина поправила волосы, одернула платье и, глядя виноватыми глазами на вошедшего, вымолвила:
— Ох и приставучий этот господин полицейский, точно клещ!
— Характеристика правильная, — улыбнулся чиновник, усаживаясь на деревянное кресло. — Что ж, Анна Егоровна. Ранее вы мне дали показания, что вы все время находились неподалеку от своей хозяйки, за исключением того времени, когда ходили в кафе за чаем и пирожными. Однако, как мне стало известно, на самом деле все обстояло несколько иначе, не так ли?
Горничная кивнула и объяснила:
— Елизавета Родионовна разрешила мне погулять и попросила, чтобы потом я сходила за чаем и пирожными. Я пошла к тому самому месту, где меня уже ждал Аркадий… Викторович.
— Как долго вы были с ним?
Женщина пожала плечами:
— Не знаю. Полчаса, а может, и меньше.
— А потом куда вы пошли?
— В кафе.
— Какой дорогой?
— По центральной аллее.
— А Шахманский?
— Он направился туда же, но по тропинке.
