Карл Май - В балканских ущельях
— Господин, не надо!
— И все же, как?
— Я же обещал ему…
— Ладно, можешь держать свое слово. Только скажи — да или нет? Это был хаджи?
Он попытался уклониться от ответа, но под моим строгим взглядом признался:
— Да, это он сказал.
— Но тогда я заявляю тебе: он отъявленный лжец.
— Господин, ты говоришь это из скромности.
— Нет, это не так. Я вовсе не скромный, это видно хотя бы по тому, что я съел твой прекрасный омлет, не заплатив…
— Господин, умоляю тебя…
— Нет уж, я закончу и исправлю некоторые ошибки этого пресловутого хаджи Халефа Омара. Он все наврал. Я видел падишаха, но не ел с ним из одной посуды. Я знаю царей и королей, но только по именам, правда, видел одного-другого, но они меня не почитают, даже не ведают моего имени, более того, они вообще не подозревают о моем наличии.
Он смотрел на меня с таким выражением лица, что я понял: выдумкам малыша он верит больше, чем моим словам.
— А что касается моей учености, — продолжал я, — то она не так уж и велика. Как я могу знать все от Солнца до корней? Ну ладно, корни мне знакомы, а вот о Солнце я не знаю ничего, только разве то, что Земля вокруг него вращается. Как далеко оно от нас, каковы размеры, диаметр, вес, длина окружности…
— Машалла! Машалла! — громко закричал мужчина, пугливо посматривая на меня и подзывая лошадь.
— Ты что кричишь? — спросил я.
— Ты все это знаешь?
— Да.
— И как же далеко от нас Солнце?
— Около двадцати миллионов миль.
— И мы вокруг вертимся?
— Естественно.
— И вес знаешь?
— Очень приблизительно. Могу ошибиться на миллион центнеров.
На его лице отобразился ужас. Он даже лошадь остановил.
— Господин, я однажды был в Стамбуле и разговаривал с одним ученым дервишем, а тот в свою очередь беседовал с иностранными мудрецами. Он клялся мне Пророком и его бородой, что солнце и звезды не так мелки, как кажется, а намного больше Земли. Они кажутся такими маленькими, потому как далеки от нас. Я тогда страшно испугался. А ты, выходит, даже знаешь это расстояние. И Луну знаешь?
— Само собой!
— Ну и как далеко она от нас расположена?
— В восьмидесяти шести тысячах турецких агачей.
— О аллахи, валлахи, диллахи!37 Как мне страшно, эфенди!
Нас нагнал Халеф, остановился рядом и спросил:
— О, мой сиди знает много больше, намного больше. Он знает, что есть звезды, которые мы не видим, а есть такие, какие мы видим, а их уже и нет вроде. Он сам мне об этом рассказал. Я, правда, забыл, ибо моя головка слишком мала для столь многих солнц и звезд.
— Это все так? — вскричал турок.
— Да, спроси его сам.
Тут хозяин постоялого двора уронил на колени поводья, поднял руки на уровень лица и растопырил пальцы в мою сторону. Так делают в Леванте, когда пытаются защититься от сглаза или колдовства.
— Нет! — вскричал он при этом. — Я не хочу его спрашивать. Ничего не хочу больше знать. Да хранит Аллах мою голову от таких забот и таких цифр! Она расколется, как старая мортира, в которую насыпали слишком много пороха. Поехали лучше дальше.
Он снова ухватил поводья и тронул лошадь, бормоча при этом:
— И он еще называет хаджи лжецом! Да он еще мало про него рассказал!
— Ибарек, то, что ты от меня услышал, на моей родине ведомо любому ребенку!
— Машалла! Спасибо, мне не нужна такая страна, в которой даже дети умеют взвешивать и измерять звезды! Какое счастье, что я родился не в Алемании. Человек, у которого я учился пивоварению, ничего мне об этом не рассказал, и это весьма мудро с его стороны. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я сказал, что твоя похвала вдвое радует, ибо исходит из твоих уст. Ты был мной доволен, и это вселяет в меня надежду, что я верну свои деньги.
— Если меня не обманывает предвидение, ты получишь их обратно.
— Предвидение! Ты полагаешь, дело выгорит?
— Да, а что?
— Ты как-то твердо говоришь.
— Ты ошибаешься.
— Могу поклясться, что ты знаешь точно. Тот, кто в лесу, поле и пустыне может читать следы людей, которые давно там проходили, знает точно, где лежат мои денежки!
Тут я действительно рассердился. Халеф своими непродуманными выходками который раз ставил меня в щекотливое положение.
— Это тебе тоже Халеф сказал? Он кивнул.
Тут я обернулся к малышу.
— Халеф, ты что отстаешь, поди сюда.
— Что угодно, сиди? — спросил он подобострастно, как пес, который знает, что его накажут, но тем не менее приветливо машет хвостом.
— Нужен курбач, плетка из гиппопотамовой шкуры, и знаешь зачем?
— Сиди, ведь твоего верного друга ты никогда не ударишь!
— Ты ошибаешься, Халеф, я могу наказать тебя. Есть другие виды штрафов, кроме плетки. Я не дам тебе жареной курицы!
Я произнес это гневным голосом. За курятину он мог отдать жизнь.
Но он, смеясь, ответил:
— Сиди, ты себе ничего не оставишь, а мне дашь.
— Молчи! Если ничто другое не поможет, я тебя выгоню.
— Сиди, ты же знаешь, что я побегу за тобой, как собачонка. Я слуга. Мы вместе голодали. Мучились от жажды, мерзли, смеялись и плакали — двоих таких людей невозможно разделить!
Добрый малый был прав: точно знал, что будет, если он затронет эту струну. Мой гнев тут же унялся.
— Но все же, Халеф, нельзя же так заливать!
— А чего такого я, собственно, сказал, сиди? Почему ты так сердишься? Разве я сказал неправду? Не ты ли ел с султаном из одной тарелки?
— Но ведь это вранье!
— Как это вранье? Разве ты не обедал в Стамбуле у кади аскери?
— Но что тут общего с твоими фантазиями?
— Много общего. Разве султан не обедал однажды у кади аскери?
— Официально — нет.
— А тайно? Значит, я прав? И он спокойно мог получить ту же тарелку, что и ты. Халеф знает, что говорит. Ты, как трюфель. Он деликатес и дорого стоит, но прячется под землей, чтобы никто о нем не проведал. Я один тебя знаю, и, когда вижу твое лицо снова приветливым, на сердце моем опять легко и радостно. Аллах приносит тучи, но он же порождает и солнечные лучи. И человек берет то, что дарует ему Аллах.
Конечно, я уже улыбался. Меня сравнили с трюфелем, да еще приплели сюда Аллаха. Мы весело расхохотались. Тучи над Халефом действительно рассеялись.
Мы поскакали дальше. По взглядам турка, брошенным украдкой в мою сторону, и по тому, как он держал свою лошадь, — чуть позади моей, — я понял, что он питает к моей персоне большое уважение. Забавно было убедиться, что он считает меня чудом из чудес.
Лес остался позади, и мы переезжали большой разлом, что давало коням простор для езды. Любопытство турка снова разгорелось.
— Эфенди, — начал он, — сегодня я еще успею вернуться?
