Александр Дюма - Мадам де Шамбле
Мне совсем не хотелось спать; я попытался читать (в комнате стоял книжный шкаф с набором отменных книг), но мои глаза перебегали от строки к строке, а мысли были далеко.
Лунный свет проникал сквозь ставни. Я открыл окно, выходившее на балкон.
И тотчас же мне послышалось, что рядом, тоже на балконе, закрывают окно.
Вероятно, Эдмею, как и меня, мучила бессонница, и она старалась как-то скоротать время. Видимо, графиня случайно закрыла окно в тот же миг, когда я открывал свое, либо она вернулась в свою комнату, испугавшись, что я ее увижу, и наша близость придаст мне смелости.
Я не меньше часа стоял на балконе в призрачном печальном свете луны, озарявшей мирно спящую землю, и наблюдал за движением других миров.
Кругом царило безмолвие, но мне чудилось, что с неба, по которому блуждали, совершая круговорот, звезды, доносится исходящий от них голос божественной гармонии. Человек не может услышать на таком расстоянии этот торжественный хор вечности, но музыка сфер проникает в нашу душу благодаря неведомому чувству, вызывая в нас неодолимую веру, которую в глубине души испытывает каждый, и, погружая в смутные воспоминания о былом и навевая сладостные надежды на будущее, предрасполагает к слезам.
Я видел, как во сне, в прозрачном сумраке дивной летней ночи маленькое кладбище, напоминавшее то, что вдохновило Грея на одну из его самых прекрасных элегий; во тьме белели два-три надгробия, воздвигнутые тщеславием, а в середине погоста сурово возвышалась романская церковь; в одном из ее окон отражался лунный свет, и оно казалось мне глазом, глядящим в небо. Селение лежало передо мной как на ладони, вплоть до крыши дома Грась-ена, стоявшего на склоне холма и утопавшего в зелени сада по самую кровлю. Временами до меня доносилось ясное, чистое, быстрое, неровное пение соловья, неожиданно умолкавшее и столь же внезапно возобновлявшееся. Я узнал голос питомца Эдмеи, выводившего свои последние трели, перед тем как замолкнуть и улететь. Я находился в том состоянии духа, когда все это наполняло мое сердце неизбывной тихой грустью, которая, подобно всем глубоким чувствам, включая радость, едва ли не причиняет боль.
Собираясь было вернуться в комнату, я заметил какую-то неясную тень; она выскользнула из-за деревьев и направилась в сторону служебных строений, размещавшихся у ограды усадьбы.
Я закрыл окно, но не стал задвигать ставни, чтобы лунный свет по-прежнему заливал всю комнату. Кроме того, я должен был подняться на рассвете и, не зная, когда смогу уснуть, рассчитывал, что меня разбудит солнце.
Подходя к кровати, я увидел бумагу, которая высовывалась из-под двери, сообщавшейся с туалетной комнатой г-жи де Шамбле.
Быстро взяв записку, я поднес ее к свету и узнал почерк Эдмеи. Вот что она писала:
«Друг, я была бы рада разделить с Вами то тихое созерцание природы, из которого меня вывел звук открываемого Вами окна, но за нами следили, и мне пришлось отказаться от этого удовольствия. Женщина, которую Вы видели в тот день, когда мы провели час в саду у Зои, прячется за деревьями, прямо у нас под окнами. Если она узнает нашу тайну, то тотчас же выдаст ее злому духу, который не спускает с нас глаз.
Думайте обо мне перед тем как заснуть и вспомните обо мне, когда проснетесь.
Я люблю Вас, Макс!
Эдмея».
Я поцеловал записку, чуть ли не благословляя злобную фурию, из-за которой получил это послание. Затем я подошел к двери туалетной комнаты и прислушался. Все было тихо.
Перед сном я еще раз прочитал записку Эдмеи и уснул, прижимая ее к груди.
На рассвете меня разбудили не только лучи восходящего солнца, но и доезжачий г-на де Шамбле, обходивший всех гостей и стучавший в двери. Мой охотничий костюм, приготовленный Жоржем, лежал на стуле. Я снова перечел записку Эдмеи, поцеловал ее и стал одеваться.
Слуга предупредил меня, что в обеденной зале приготовлена легкая закуска для гостей. В одиннадцать часов ловчие должны были отвести нас в рощу, где нам предстояло позавтракать среди развалин небольшой готической часовни.
Я вышел из комнаты, гадая, нельзя ли увидеть Эдмею перед отъездом. Когда я поравнялся с дверью графини, ее дверь приоткрылась; показавшаяся оттуда рука явно ждала поцелуя.
Мои губы не заставили себя ждать, и сквозь приоткрытую дверь я увидел, что графиня стоит в длинном ночном пеньюаре — очевидно, она занималась туалетом и прервала его ради меня. Ее длинные распущенные волосы пепельного цвета (о густоте и пышности которых ее обычная прическа не давала никакого представления) доставали почти до пола.
— О Эдмея! — прошептал я. — Я так вам благодарен и так вас люблю! Скрип открывающейся двери заставил графиню убрать руку, но, прежде чем
захлопнуть дверь, она успела передать мне одну вещь, которую хранила у себя
на груди.
Это был платок, насыщенный ароматом, который не раз кружил мне голову.
К нему была приколота булавкой маленькая записка:
«Вы говорили, что любите не только цветок, но и его запах. Возьмите платок и вытирайте им лоб в этот утомительный день.
Я заставлю Вас думать обо мне.
Э.»
Я прижал благоухающий платок к губам, а затем положил в него обе записки — вчерашнюю и утреннюю — и спрятал его на груди.
Если Эдмея не собиралась сделать меня когда-нибудь самым счастливым из смертных, ей, несомненно, было суждено сделать меня несчастнейшим из людей.
XXXIII
Господин де Шамбле уже ждал нас в обеденной зале.
Быстро проглотив по два яйца и выпив чашку чая или кофе, каждый взял свою охотничью сумку, повесил на плечо ружье и вышел во двор, сопровождаемый лаем собак.
Комната графини выходила в сад; покидая усадьбу, мы прошли свозь него, и я обернулся, надеясь увидеть свою возлюбленную. Я не ошибся: улыбающаяся Эдмея выглядывала из-за гардины.
Она едва заметно кивнула, как бы говоря, что подошла к окну только ради меня.
Никто, кроме меня, не заметил ее, да и, вероятно, никто, кроме меня, не думал о ней.
Господину де Шамбле необычайно везло в течение предыдущего вечера, и двум-трем его гостям, жившим по соседству с ним, даже пришлось отправить слуг домой за деньгами, чтобы подготовиться к превратностям следующей игры.
Граф сказал правду: охота началась уже у ворот парка. Он дал мне одного из своих егерей с собакой: собака должна была поднимать дичь, притом что егерю стрелять не полагалось.
Он был прав и в том, что пообещал нам много дичи. То ли мне сопутствовала удача, то ли егерь получил соответствующие указания, но мне приходилось стрелять через каждые сто шагов. Когда мы добрались до места, где нас ждал завтрак, в моей сумке уже лежало тридцать штук дичи.
