Генри Хаггард - Священный цветок
— Пока баас сидел, задумавшись, я молился покойному отцу бааса, и он послал нам из Огненного Места знамение.
— Какое знамение? — спросил.
— Вот это самое, баас. Паутина — это пещера Мотомбо. Большой паук — сам Мотомбо. Белая бабочка — это мы, баас, запутавшиеся в паутине.
— Прекрасно Ханс, — сказал я, — но кто эта рыба, проглотившая паука и освободившая бабочку?
— Рыба эта — баас, потихоньку вышедший во мраке из воды и застреливший Мотомбо из маленького ружья, после чего мы, изображенные бабочкой, сядем в лодку и уплывем. Сегодня будет буря, поэтому кто заметит бааса, если он ночью и в бурю переплывет через воду?
— Крокодилы, — сказал я.
— Баас! Во время бури крокодилы обыкновенно ложатся спать, так как они боятся, чтобы молния не убила их за грехи.
Тут я вспомнил, что эти большие пресмыкающиеся исчезают во время непогоды, вероятно потому, что на это время также прячется и их добыча.
Лишь только стемнеет, я переплыву это водное пространство, держа маленькое ружье Интомби над головой, и попытаюсь украсть лодку. Если старый колдун бодрствует, что ж, я постараюсь справиться с ним. Я понимал всю отчаянность своего предприятия, но другого выхода не было. Если мы не достанем лодку, нам придется оставаться в лесу до тех пор, пока мы не умрем с голода. Если же мы возвратимся на остров Цветка, то там мы скоро подвергнемся нападению и будем убиты Комбой и понго, которые придут разыскивать наши тела.
— Я попробую, Ханс, — сказал я.
— Я так и знал, баас! Я тоже отправился бы туда, но я не умею плавать. Все кончится благополучно, иначе покойный отец бааса не послал бы нам знамения Бабочка преспокойно уплыла на кусочке дерева, и я видел, как она потом распустила крылья и улетела. А рыба — ох, как она смеется со старым жирным пауком в своем желудке!
XVIII. Роковые уколы
Мы возвратились к остальным и нашли их сидящими среди гробов на земле в очень подавленном состоянии духа. И неудивительно: надвигалась ночь, издали доносились раскаты грома, эхом отдававшиеся в лесу, дождь начинал падать крупными каплями.
— Ну, Аллан, на чем вы порешили? — спросил меня брат Джон.
— Я отправлюсь доставать лодку, — ответил я, — чтобы всем нам можно было переправиться через залив. Все посмотрели на меня с удивлением.
— Вы не должны подвергать себя риску, — сказал Стивен, — я моложе вас и умею плавать так же, как и вы. Я пойду вместо вас.
— Да, Стивен, вы умеете плавать, — сказал я, — но вы хуже меня стреляете из ружья, а от этого зависит весь успех нашего предприятия. Слушайте все! Пойду именно я, и, надеюсь, все окончится хорошо. Если же я потерплю неудачу, то от этого дело не ухудшится. Вас три пары: Джон и его супруга, Стивен и мисс Хоуп, Мавово и Ханс. Если я погибну, вы выберете себе нового начальника экспедиции, но пока таковым являюсь я, вы должны мне повиноваться.
Потом заговорил Мавово.
— Мой отец Макумазан — храбрый человек. Если он останется в живых, он исполнит свой долг. Если же он умрет, то он исполнит его еще лучше. На земле — или на том свете, среди духов наших отцов, — его имя навсегда останется великим. Да, его имя станет песней!
Когда брат Джон перевел всем остальным эти слова, показавшиеся мне великолепными, наступило молчание.
— Теперь, — сказал я, — вам всем следует перейти на берег. Там вы будете сравнительно в большей безопасности от молнии, так как там нет высоких деревьев. Во время моего отсутствия вы, леди, должны как можно лучше одеть Ханса в шкуру гориллы. Зашнуруйте ее бечевками из пальмовых волокон, которые мы принесли с собой, и заполните все пустые места в ней и голову сухими листьями. Когда я вернусь с лодкой, нужно, чтобы Ханс был уже одет.
Ханс слегка застонал, но не прекословил. Мы захватили свой багаж и отправились на берег, где укрылись за мангиферовым кустарником и высоким тростником. Потом я снял с себя платье и остался в одной фланелевой рубашке и бумажных исподних, имевших серый цвет и потому почти невидимых ночью.
Теперь я был совсем готов. Ханс передал мне маленькое ружье.
— Оно заряжено, баас, и на полном взводе, — сказал он, — я обмотал замок подкладкой моей шляпы, которая сильно пропитана жиром, так как волосы выделяют жир, особенно в жаркое время. Она не завязана, баас. Надо только слегка встряхнуть ружье, и подкладка отпадет.
— Понимаю, — сказал я, беря ружье левой рукой так, чтобы удержать пальцем у ружейного замка подкладку шляпы Ханса. Потом я простился со всеми.
После длительной вспышки молнии (гроза была в полном разгаре) я быстро направился к воде в сопровождении Ханса, решившего проститься со мной последним.
— Вернись обратно, Ханс, пока свет молнии не обнаружил тебя, — тихо сказал я, спускаясь с корней мангиферы в тинистую воду. — Скажи им, чтобы они, если можно, сохранили сухими мою куртку и панталоны.
— До свидания, баас, — сказал он, и я услышал его всхлипывания. — Пусть бодрость не покидает бааса всех баасов! Интомби выручит нас, как некогда выручило нас на Холме Убийства, ибо оно знает, в чьих оно руках!
Дальнейших слов Ханса (если только он говорил еще что-нибудь) я не расслышал, так как они были заглушены шумом проливного дождя.
Ох, мне удалось сохранить бодрость перед другими, но я не в состоянии описать того смертельного страха, который охватил меня теперь. Я шел на одно из самых безумных предприятий, какие когда-либо совершал человек. Чего я больше всего боялся в это время — крокодилов.
Я тихо плыл вперед. Весь этот рукав или пролив имел не более двухсот ярдов в ширину — не очень большое расстояние для хорошего пловца, каковым я был в те дни. Но левой рукой я должен был во что бы то ни стало держать ружье над водой, так как, подмочив его, я тем самым делал его совершенно бесполезным. Кроме того, я боялся быть замеченным из пещеры при свете молнии, хотя для уменьшения риска я надел на голову суконную шляпу, которая была темного цвета.
Однако мне повезло в одном или, вернее, в двух отношениях. Во-первых, мне благоприятствовало полное отсутствие ветра, который мог бы вызвать волнение воды и тем самым замочить мое ружье. Во-вторых, я совершенно не боялся заблудиться, так как мне были видны огни, горевшие в пещере по обеим сторонам сиденья Мотомбо.
Я полагаю, что плавание заняло у меня около четверти часа, так как для сбережения сил я плыл вперед довольно медленно, хотя страх перед крокодилами заставлял меня торопиться. Но они, слава Богу, совсем не показывались.
Теперь я был у самой пещеры, под ее скалистой крышей, на мелкой воде маленького заливчика, образовавшего бухту для лодки. Я стоял на каменистом дне. Вода доходила мне до груди. Я приглядывался к окружающему, тем временем отдыхая и разминая левую руку, одеревеневшую от беспрерывного держания ружья. Костры горели не очень ярко, и я плохо видел до тех пор, пока мои глаза не привыкли к их свету.
