Эдмундо Конде - Яд для Наполеона
Воплощение плана началось с продолжительного и не лишенного трудностей подготовительного периода. Наконец, скопив немного деньжат, Жиль отбыл в Плимут. Там, в ожидании оказии, он днями напролет слонялся по причалам, пробавляясь случайными заработками.
Подписав наконец соглашение о своем зачислении в команду, Жиль получил аванс в размере месячного оклада, чего было вполне достаточно, чтобы приступить к осуществлению задуманного. Давненько он не видел сразу столько денег в руках и никогда прежде не тратил их столь рачительно.
Утром 15 апреля 1819 года над островом Святой Елены прогрохотало два пушечных залпа; первым британский гарнизон оповещал о наступлении нового дня, а вторым — о заходе в порт Джеймстауна торгового судна «Хайленд».
А уже без четверти десять утра близ господского дома в Лонгвуде — поселке, расположенном на равнине, куда из Джеймстауна поднималась извилистая дорога длиною примерно пять миль (английских, разумеется), появился странный незнакомец. Правда, следует признать: любой посетитель Лонгвуда мог показаться странным. В полумиле от особняка путника остановил пост охраны. Дежурный офицер со строгим выражением лица изучил предъявленную бумагу и, убедившись, что приказ подписан собственноручно губернатором, беспрепятственно пропустил его.
По причине отсутствия графа де Монтолона, первым, кто принял посетителя и был вынужден доложить о нем, стал камердинер Луи Маршан, молодой человек лет тридцати, пользовавшийся абсолютным доверием Наполеона.
Хотя с неба не упало ни капли дождя, Жиль буквально взмок, отчасти из-за волнения, отчасти из-за чувствительно влажного климата. Его тревожила мысль, что процедура испрашивания аудиенции может оказаться слишком сложной, и ему придется еще раз проделать этот путь. Уже в Лонгвуде, увидев вдоль каменной стены, окружавшей территорию вокруг особняка, часто расставленных солдат в красных мундирах, он приготовился к тому, что великий человек не примет его или ему придется очень долго ждать в приемной. И он совершенно не был готов к тому, что произошло на самом деле.
Жиль намеревался демонстрировать уважение и прямоту в своих ответах, а также прямо смотреть в глаза собеседнику. Он почти не сомневался, что человек, тысячекратно испытавший и преклонение, и предательство, придает больше значения чужим поступкам, нежели мыслям.
Луи Маршан проводил его в приемную, которая походила скорее на бильярдную, и жестко произнес, что император не принимает незнакомых лиц без предварительного письменного запроса.
— Я могу остаться на острове и ждать столько времени, сколько его величество сочтет необходимым. Однако не окажете ли вы мне честь передать ему два этих письма? — попросил Жиль.
Буквально через пару минут Луи Маршан вернулся и сообщил, что его величество примет посетителя в своих личных покоях. Жиль глубоко вздохнул. Одет он был опрятно, без претензии, как средней руки сельский барин — землевладелец или непритязательный помещик, и ничто в нем не напоминало прежнего виконта де Меневаля.
Обнажив голову, Жиль вошел в полумрак спальни, скупо освещаемой отблесками огня в очаге, и только тут окончательно осознал, как ему необыкновенно, несказанно повезло. Он оказался в нужном месте в нужный час, и никто на свете не способен помешать ему осуществить задуманное.
В первый момент он не смог ничего различить, но когда Луи Маршан с канделябром подошел ближе, Жиль ясно увидел лежавшего на кровати человека. Точнее — полулежавшего, и не на кровати, а на железной походной койке. На нем был темный шлафрок поверх белой рубашки, того же цвета панталоны из кашемира, шелковые чулки, мягкие туфли красного сафьяна и цветастый платок вокруг головы. На щеках и подбородке — трех-четырехдневная щетина. Его внешность разительно отличалась от той, что запечатлели художники. Император заметно располнел, но глаза его, как и на лучших портретах былой поры, лучились все тем же деятельным, беспокойным умом.
— Как ваше имя?
— Жиль Муленс, государь.
Человек, который обладал могуществом большим, нежели любой другой монарх на свете, которого еще несколько лет назад считали равным богам и владыкой мира, последний герой легендарной эпохи, о котором повсюду слагали легенды, — этот человек принимал его, будучи, по-видимому, не в силах встать на ноги. Запертый в комнатушке четыре на четыре метра, с наглухо зашторенными окнами, потертым ковром и заурядной мебелью красного дерева, он, вероятно, коротал в таком положении, лежа на походной койке, дни за днями, месяцы за месяцами… В камине лениво горела пара поленьев. Луи Маршан затворил за собой дверь.
— Сколько вам лет?
— Тридцать три года, государь.
— Тридцать три… мистический возраст… А чем вы занимаетесь?
— У меня небольшая плантация в Новом Орлеане, государь.
— В Новом Орлеане? Хлопковая?
— Сахарная.
— В таком случае, полагаю, вы здесь в деловой поездке.
— Я прибыл на остров с единственной целью — увидеть ваше величество и остаться здесь.
В комнате воцарилось молчание. Император приподнялся и сел на край койки, опустив ноги на пол. Жиль увидел на покрывале письмо и записку.
— Вы бесстрашный человек. Как вам удалось преодолеть кордоны? — Он недоверчиво посмотрел на Жиля.
— У меня есть свои приемы, ваше величество.
Бонапарт улыбнулся. Ему пришлась по душе отвага этого молодца.
— Вы сказали, что прибыли из Нового Орлеана…
— Нет, государь. Прибыл я из Англии. На торговом судне.
— Что же заставило вас бросить без вашего попечения хозяйство и отправиться сюда с этой, я бы сказал, нелепой мыслью? Уверяю вас, в Америке, вы нашли бы гораздо лучшие возможности.
В его голосе не было ни резкости, ни суровости. И говорил он с паузами. Жиль опустил голову и, теребя в руках шляпу, решился:
— Я приехал сюда, надеясь только на то, что удостоюсь чести узнать ваше величество и быть вам хоть чем-нибудь полезным.
Император встал и, потирая руками поясницу, не без труда подошел к камину. Стоя спиной к Жилю, некоторое время всматривался в висевшие рядом портреты.
— Насколько я знаю, в Луизиане должно быть много моих приверженцев. Это так? Не считаете ли вы, что мне следовало бы наведаться туда, когда закончится нынешнее пленение? Ведь это же я, в конце концов, отдал Луизиану американцам за пятнадцать миллионов долларов, можно сказать — подарил.
— Там все знают ваше величество.
— Да, — император продолжил говорить, не оборачиваясь. — Прокатиться в Америку было бы весьма недурно. Сначала, положим, полгода, я поездил бы по стране. У вас там расстояния измеряются сотнями лье, и ознакомительная поездка займет значительное время. А потом посетил бы Луизиану, Новый Орлеан. Как вы думаете, я мог бы остаться там жить?
