Макс Кратер - Последний еврей Багдада
— Покажи.
Управляющий передал банкиру, как показалось Кайсу, довольно тяжелый, завернутый в ткань прямоугольный предмет. Своей формой он напоминал дощечку, и почти полностью умещался на ладони. Эгиби развернул сверток. Внутри была небольшая, сделанная из золота, табличка. Она тут же весело заблестела в лучах светильников. Загадочный предмет был покрыт какими-то символами.
— Греческий алфавит, — поглаживая кончиками пальцев вдавленные в пластичный металл знаки, сказал Эгиби, — где исходный текст?
— Вот он, — Фансани протянул хозяину папирусный свиток, — я внимательно все проверил. Соответствие полное.
— Ювелир мог скопировать его? — спросил Эгиби.
— Исключено. Я все время находился рядом и наблюдал за его работой от начала и до конца.
— Но он мог запомнить символы. У таких людей должна быть исключительная тактильная память.
— Даже если так, он все равно никогда не сможет понять, что здесь написано, — позволил себе улыбнуться управляющий.
— Что верно, то верно, — задумчиво произнес хозяин дома.
Казалось, что в этот момент он принял какое-то решение. Его манера говорить вновь изменилась.
— Знаешь, я много изучал обычаи персов. При ведении дел важно знать о своих партнерах как можно больше. Они верят в существование птицы Сен-Мурх, покровительницы их древней родины. Она сидит на вершине священной горы. Никто, кроме избранных магов, ее не видел, но изображение птицы цари помещают на своих знаменах — с головой собаки, с женской грудью, с мощными когтистыми лапами, с огромным хвостом. На горе, говорят, есть дерево со всеми семенами мира. Когда Сен-Мурх бьет крыльями, они разносятся по свету, сея повсюду жизнь. Сама же она смертна. Отведено ей жить ровно семьсот лет. Незадолго до этого срока появляется золотое яйцо — всегда только одно. Сен-Мурх высиживает его и вскоре из скорлупы на свет вылупляется птенец. Всегда рождается только сын. Когда он подрастет, отец бросается в огонь и сгорает в нем, чтобы дать дорогу новой жизни. Приносит себя в жертву. Иначе нельзя, понимаешь? Я вот долго думал, об этой истории. Мне сейчас, конечно, не семьсот лет, а всего лишь семьдесят, но и я ведь достиг того возраста, за которым лишь разрушение и смерть. Ты же знаешь, я был бездетным. А десять лет назад боги подарили мне сына. Он уже подрос. Так не пора броситься в огонь?
Слуга молча слушал. В глазах его стояли слезы.
— Я принял решение. Нет, нет, не покончить с собой. Пока дело до этого не дошло и, будем надеяться, что не дойдет. Я решил дать тебе свободу. Завтра поедешь и оформишь все необходимые документы. Ты больше не раб.
— Но я не хочу вас покидать, — едва не зарыдав, произнес Фансани.
— Я и не заставляю тебя. Оставайся со мной, сколько тебе угодно. Лучшего слуги, чем ты, мне не найти. Впрочем, заговорились мы, — наигранно веселым тоном продолжил Эгиби, — с делами покончено. Пора ужинать. Как получились перепела в кроликах и в вишневом соусе?
— Уверен, они восхитительны.
— Так пусть подают.
Хозяин и слуга покинули двор, и Кайс смог выскользнуть наружу. В саду он на секунду замешкался, выбирая направление, а затем быстро зашагал к тому месту, где должен был расти платан. Когда он был буквально в десятке шагов от дерева, в кустах блеснула пара ярко зеленых глаз. Юноша побежал вперед, подпрыгнул и одной рукой зацепился за ветку. Из темноты на него бросилась большая, размером с теленка, кошка.
Остро отточенные зубы сомкнулись на кожаном башмаке. К счастью, задник, в который вцепилось опасное животное, был с двух сторон обвит металлической скобой. Кайс, повиснув на одной руке (во второй он держал розовый куст), попытался высвободиться. Кошка зло прорычала что-то в ответ, напряглась всем телом и попыталась мотнуть головой из стороны в сторону. Тогда юноша со всего размаха ударил второй ногой по свирепой морде.
Раздался визг, и челюсти, сжимавшие ботинок, тут же разжались. Еще через несколько секунд молодой человек перемахнул через забор.
Глава XXXII. Смоква от смоковницы
Душа — душна, и даль табачного
Какого-то, как мысли, цвета.
У мельниц — вид села рыбачьего:
Седые сети и корветы.
Борис Пастернак, "Мучкап"— Документ выдан Фансани по прозвищу "Египтянин", родившемуся 14 числа месяца гармапада в сорок первом году правления Артаксеркса II, сыну рабыни Монифы, умершей 14 числа месяца анамака в шестой год правления Артаксеркса III в возрасте 19 лет и раба Фенуку, ушедшего к предкам 7 числа месяца гармапада в сороковой год правления Артаксеркса II в возрасте 21 года. Данным удостоверяется, что рожденный рабом Фансани освобожден по благоволению его хозяина Офира Эгиби. Запись об этом составлена в присутствии… Далее имена трех свидетелей и дата. Все как полагается. Вот прошу получить.
Писарь, уполномоченный также выполнять функции государственного регистратора, приложил печать к папирусу и протянул его правой рукой египтянину, а левую повернул ладонью вверх в ожидании оплаты.
— Это что за бред! — Фансани кулаком впечатал документ в столешницу и, как коршун, навис над щуплым чиновником. — Ты что-то напутал, старый писака. По-твоему я похож на осла?
Сидевший в углу мальчик лет двенадцати, который до этого размеренно перетирал в ступке уголь и виноградные косточки, прервал свое монотонное занятие и уставился на буйнопомешанного.
— Не улавливаешь, глиста ученая?! — бушевал египтянин. — По-твоему моя мать была кобылой?!
Регистратор таращил на Фансани красные усталые глаза.
— Нет, нет… что вы… Ничего такого… Да и вообще, как смеете вы…
Писарь схватил остро заточенную палочку для письма и направил это хлипкое оружие в сторону посетителя.
— Еще как смею, безмозглая твоя черепушка, — вскричал побагровевший египтянин, — ты только что заявил, что мой отец отправился к Осирису ровно за год до моего рождения! Так вот, я повторяю свой вопрос: могла ли моя матушка разрешиться от бремени как зачавшая кляча, которые одни только и вынашивают жеребцов по 12 месяцев? Кто из нас двоих осел?!
— Так есть же документы! — пропищал книжник, — ошибка исключена.
Управляющий Эгиби схватил нотариуса за бороду, дернул к себе и злобно прошептал ему прямо в лицо:
— Объясни мне, только очень быстро, кто, когда и почему здесь напортачил. А главное — исправь сейчас же этот абсурд.
— Мальчик мой, ты еще не унес обратно те свитки, — проскулил сквозь стиснутые от боли зубы регистратор.
