Ефим Лехерзак - Москва-Лондон
— Но, ваше сиятельство, — не сдавался ревностный страж закона, — Дюран признал себя виновным в семидесяти одном преступлении, а главное, он признался в том, что является дьяволом, перевоплотившимся в обличье Роже Дюрана.
— О господи! — в ужасе воскликнула графиня и троекратно перекрестилась. Все остальные последовали ее примеру. — Только этого нам и не хватало… Надеюсь, господа, вы понимаете, что произойдет, если мой народ
узнает, что первый министр двора их сиятельств оказался дьяволом? Министр может быть каким угодно негодяем или мошенником, но если к тому же обьявить, что он является перевоплотившимся дьяволом, то у людей невольно может возникнуть вопрос: а кто же тогда их государь?.. или государыня?.. Нет, нет, господа, это совершенно недопустимо, ибо под сомнение попадет сама суть нашей верховной власти. Кроме того, дьявола следует сжигать, а это, я полагаю, прерогатива суда священного трибунала, не так ли, святой отец?
— Истинно так, ваше сиятельство, — подтвердил крутым своим басом
и низким наклоном головы пастор местного собора.
— Следовательно, — продолжала графиня, — мы должны будем передать дело и самого этого мерзавца Дюрана в их руки, не так ли, святой отец?
— Истинно так, ваше сиятельство. Только так.
— Благодарю вас. А кто из вас, господа, может поручиться, что хитрому и ловкому негодяю Дюрану не удастся доказать священному трибуналу, что он не только не дьявол, а вовсе агнец Божий? Ведь если он сумеет это доказать, а на него это вполне похоже, то священный трибунал оправдает
преступника и отпустит его с миром на все четыре стороны. И я вовсе не уверена, что в таком случае он вернется сюда для того, чтобы получить возмездие по делам своим и положить свою отвратительную голову на плаху. Что вы на это скажете, святой отец?
— Так вполне может произойти, ваше сиятельство.
— А чтобы этого не произошло, мы просим вас, святой отец, уладить это… это недоразумение. Я полагаю, о средствах, с помощью которых вы могли бы попытаться изгнать дьявола из пределов нашего графства собственными силами, мы могли бы побеседовать с вами несколько позже и с глазу на глаз, чтобы понапрасну не обременять остальных господ. Не правда ли, святой отец, об этом стоило подумать?
— О да, ваше сиятельство, я уверен, что смогу уладить это дело наилучшим образом, тем более что средства…
— Вот и прекрасно, святой отец, — перебила графиня пастора, почуявшего жирную добычу, и повернулась теперь к верховному судье: — А что вы скажете на этот счет, ваша честь?
Судья встал, низко поклонился графине и проникновенно сказал:
— Человек до тех пор является судьей, тем более верховным, пока он верой и правдой служит своему господину.
— Чрезвычайно глубокая и мудрая мысль! — заявила графиня. — Боюсь, мы недостаточно высоко ценили до сих пор вашу мудрость и преданность. Эта досадная ошибка будет незамедлительно исправлена. Итак, господа, на пути вынесения нами справедливого и назидательного приговора всем тем, кто, позоря имя наше, обворовывал казну нашу, обманывал, насиловал, грабил и всячески обижал наш народ, никаких препятствий больше нет, и мы можем с чистой совестью и с именем Господним на устах и в сердце заняться этим богоугодным делом, не правда ли, господа? Я полагаю, что приговор должен быть предельно суровым — ведь надлежит не только покарать преступников, но и очистить имя и честь графинь де Вервен от скверны этих негодяев и мошенников. Пусть топор, петля и кнут послужат восстановлению и торжеству справедливости!..
…Но вот герольды наконец вскинули свои горны и возвестили собравшийся народ о начале церемонии свершения приговора суда…
Глава ХХ
…В столовую они вошли все вместе: старшая Диана Трелон, ее дочь и внучка, три поколения графинь де Вервен — Весна, Лето и Осень жизни человеческой.
— Дети мои, — сказала старшая графиня, — я счастлива представить вас моей дочери. Мистер Ричард Чанслер. Мистер Чарльз Смит. Моя очаровательная дочь Диана Трелон, графиня Луиза де Вервен. Мою дорогую и бесконечно любимую внучку вы уже знаете. Теперь вся наша семья в полном составе и за одним столом.
Когда Диана сказала Ричарду, что ее мать еще совсем молодая и очень красивая женщина, он и представить себе не мог, насколько она была близка к истине. Но только близка! Истина же состояла в том, что каждая черта ее лица была совершенным творением Природы. Эталон женской красоты. Рядом с такой женщиной тускнеет всё. Такая красота неотвратимо манит и увлекает в свою бездну…
— Джентльмены, — заговорила она необычайно мягким голосом. Удивительно, необъяснимо робкая, застенчивая и одновременно ласковая
и очень добрая улыбка обнажила зубы столь совершенной белизны и красоты, что невольно взгляд задерживался на них, как на прекрасной драгоценности. Губы ее, лишь едва заметно подведенные бледно-розовой помадой, были так призывно хороши, что казалось, даже неодушевленные предметы не могли не волноваться, глядя на них. Говорила она негромко, едва склоняя голову то в одну, то в другую сторону, на чистейшем английском языке, как редко говорят сами англичане. — Джентльмены, я никогда не смогу выразить вам свою признательность и благодарность за спасение моей Дианы… моей дорогой девочки… всей нашей семьи… Не судите меня слишком уж строго, джентльмены… я ведь всего только мать… а слезы матери лишь по цвету отличаются от крови… — Она продолжала улыбаться своей завораживающей улыбкой, а слезы крупными алмазами выкатывались из неведомых глубин ее больших и прекрасных темно-серых глаз, опушенных длинными ресницами. Возле уголков глаз стали едва заметны короткие, тонкие, как нити шелковой пряжи, складочки-морщинки. — Только мать может быть так счастлива, как я, узнав, что Всевышний
одарил мою дорогую дочку такой любовью. Она носит под своим сердцем ваш плод, мой дорогой Ричард, и отныне вы так же близки, дороги, любимы мною, как и моя дочь Диана. В нашей семье не было и нет мужчин,
и мы вынуждены всегда сами заботиться о своей защите. Но теперь в нашей семье есть вы, двое самых смелых, верных и добрых мужчин, два наших самых дорогих рыцаря, друга и защитника! Ах, право, я так волнуюсь… простите меня, дорогие мои…
— Ах, браво, матушка, я тебя так люблю! — Диана бросилась обнимать
и целовать свою мать. — И тебя, моя самая мудрая, добрая и красивая бабушка на свете! Вот… вот… вот так я тебя люблю! Только еще больше… А тебя, мой Ричард… нет, тебе я скажу об этом позже… но поцелую уже сейчас… вот… вот так… вот так… А вас, Чарли, мой самый лучший и добрый друг, мне хочется так обнять и поцеловать, как это могла бы сделать только очень уж любящая сестра! Вот так… вот так… О господи! Как я люблю всех вас! Просто… просто — ужасно!
