Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII
При этих словах Людовик отбросил от себя тетради и заплакал.
— Как прекрасны слезы, которые вы льете, государь! — воскликнул Сен-Мар с искренним восхищением.— Как жаль, что вся Франция не видит их вместе со мной! Она была бы поражена этим зрелищем, с трудом поверила бы своим глазам.
— Франция была бы поражена?! Так, значит, она меня не знает?
— Нет, государь,— чистосердечно ответил д'Эффиа,— никто вас не знает; и я сам часто обвинял вас в холодности, в безразличии ко всем и ко всему.
— В холодности, когда я умираю от горя! В холодности, когда я пожертвовал собою ради блага страны! Неблагодарный народ! Я все принес ему в жертву, вплоть до гордости, вплоть до счастья лично править им, ибо я не доверяю своей угасающей жизни; я передал скипетр человеку, которого ненавижу, передал потому, что его рука казалась мне сильнее моей руки; я терпеливо сносил зло, которое он мне причинял, полагая, что он делает добро моим подданным; я превозмогал свои рыдания, чтобы осушить их слезы; а теперь вижу, что моя жертва еще больше, чем я предполагал, ибо никто ее не заметил; меня сочли не способным управлять страной, потому что я был робок, сочли слабым, потому что я не доверял своим силам; но не все ли равно? — бог все видит и все знает.
— Покажите же Франции свое истинное лицо, государь; верните себе власть, захваченную другим? из-за любви к вам народ сделает то, к чему его не принудишь силой; возвращайтесь к жизни и снова взойдите на престол.
— Нет, нет, жизнь моя подходит к концу, дорогой друг; я уже не способен нести бремя верховной власти.
— Вы заблуждаетесь, государь, и это лишает вас сил. Время настало! Довольно объединять власть с преступлением и считать гениальностью их союз! Поднимите голос и возвестите миру, что вашим царствованием Начинается царство добродетели; и тогда враги, которых еще не погубил порок, падут от одного слова, исторгнутого из вашего сердца. Благость короля Франции может преобразить его народ, влекомый воображением и жаром душевным ко всему прекрасному, народ, готовый на любое самоотвержение! Король, ваш отец, управлял нами с помощью улыбки, чего только вы не добьетесь одной своей слезой! Благоволите только обратиться к нам.
Во время этой речи удивленный король то и дело краснел, покашливал и являл все признаки величайшего беспокойства, как, впрочем, и всякий раз, когда от него требовали решения; он чувствовал, что разговор принимает слишком серьезный оборот, и боялся его поддержать по своей природной робости; желая выйти из неприятного положения, он попытался прикинуться больным, беспрестанно хмурил брови и со страдальческим видом хватался за грудь; но то ли в порыве запальчивости, то ли решив все поставить на карту, Сен-Мар говорил и говорил, не давая себя смутить, с торжественностью, которая невольно внушала Людовику уважение. Чувствуя, что он прижат к стене, король пробормотал:
— Но, Сен-Мар, как я могу отделаться от министра, который за эти восемнадцать лет окружил Меня своими ставленниками?
— Он не так могуществен, как кажется,— возразил обер-шталмейстер,— по первому вашему знаку друзья кардинала превратятся в его злейших врагов. Старинная лига Князей мира существует, государь, и лишь почтение к выбору вашего величества не позволяет ей восстать против Ришелье.
— Бог ты мой! Так передай же им, чтобы они не стеснялись из-за меня; я им нисколько не мешаю; никто не обвинит меня в том, что я кардиналист. Если брат поможет мне заменить Ришелье, я с радостью это сделаю.
— Полагаю, ваше величество, что он сегодня же назовет вам герцога Буйонского,— все роялисты за него.
— Я не против герцога,— проговорил король, поправляя подушки на своей кушетке,— я отнюдь не против него, хотя в душе он и крамольник. Мы ведь родня, знаешь ли ты это, дорогой друг? (Людовик вложил в свое любимое обращение больше ласковости, чем обычно). Известно ли тебе, что он прямой потомок Святого Людовика со стороны Шарлотты Бурбонской, дочери герцога де Монпансье? Известно ли тебе, что восемь принцесс крови породнились с его семейством, что восемь принцесс из дома герцогов Буйонских вышли замуж за принцев крови, а одна из них даже стала королевой? О, я отнюдь не против него, я никогда этого не говорил, никогда.
— Так вот, государь, ваш брат и герцог Буйонский обо всем доложат вам во время охоты,— доверчиво сказал Сен-Мар,— они расскажут, что у них сделано, кем будут заменены ставленники кардинала, на кого из командиров полков можно положиться против Фабера и всех перпиньянских кардиналистов. Вы увидите, что у министра весьма мало приверженцев. Королева, его высочество, дворянство, парламенты — на нашей стороне; и все будет сделано, стоит только вашему величеству дать свое согласие. Было предложено устранить Ришелье тем же путем, что и маршала д'Анкра, который заслуживал этого гораздо меньше, чем первый министр.
— Так же, как Кончини! — воскликнул король.— О нет, не надо…— я, право, не желаю этого… Он священнослужитель, кардинал, нас могут отлучить от церкви. Но если имеется другое средство, что ж, я согласен. Поговори со своими друзьями, а я тоже подумаю об этом.
Приняв такое решение, Людовик дал волю своему гневу против кардинала, словно этот гнев уже получил удовлетворение и удар был нанесен. Сен-Мар с досадой слушал короля, опасаясь, что пыл его быстро остынет. Он поверил, однако, искренности его последних слов, в особенности когда после нескончаемых жалоб Людовик добавил:
— Два года я оплакиваю свою матушку, так веришь ли, с того самого дня, как он так жестоко насмеялся надо мной перед лицом всего двора, испросив ее возвращения, хотя прекрасно знал о ее кончине, да, с того самого дня я не могу добиться, чтобы ее погребли во Франции рядом с моими предками. Он изгнал даже ее прах.
В эту минуту Сен-Мару послышался какой-то шум на лестнице; король слегка покраснел.
— Ступай,— сказал он, — ступай готовиться к охоте; ты будешь сопровождать меня верхом. Ступай, я этого требую, уходи.
И он стал подталкивать Сен-Мара к выходу на лестницу, по которой тот пришел.
Фаворит удалился, но смущение короля от него не ускользнуло.
Он медленно шел вниз, раздумывая над причиной странного поведения Людовика, когда ему послышался звук шагов, поднимавшихся по второй лестнице, тогда как он спускался по первой; он остановился, там тоже остановились; он стал подниматься, ему показалось, что там спускаются; он знал, что в лестничные пролеты ничего нельзя разглядеть, и решил уйти, выведенный из терпения и очень обеспокоенный этой игрой. Сен-Мар собирался было подождать у входной двери, чтобы узнать, кто из нее появится, но едва он успел переступить порог караульного зала, как был окружен толпой придворных, которые увлекли его с собой: ему пришлось отдавать приказания, отвечать на объятия, почтительные поклоны, признания, выслушивать просьбы, рекомендации, ходатайства — словом, вершить дела, лежащие на обязанности фаворита, которому надо всегда быть начеку, ибо малейшая рассеянность может породить величайшие беды. В суматохе Сен-Мар скоро забыл об этом ничтожном происшествии, тем более что оно могло быть плодом его фантазии, и, вкушая сладость своего рода нескончаемого апофеоза, королевский любимец вскочил в седло посреди парадного двора, принимая услуги знатных пажей и окруженный самыми блестящими придворными.
