Ив Жего - 1661
Версаль стоял на том же месте, среди тех же лесов, овеянных теми же запахами; там же витала и душа его отца — вдали от неистового городского шума и злобы, переполнявшей Париж вместе со всеми его обитателями… А Версаль стоял все там же, олицетворяя надежду, которая непременно должна сбыться…
* * *— Сир, вести из Лувра.
Очнувшись от грез, король смерил надменным взглядом мушкетера в синем плаще с орнаментом в виде креста. Затем посмотрел на пакет, который протягивал ему солдат, преклонив колено. Не проронив ни слова, только гневно стиснув зубы, он подал знак приближенному взять пакет.
Д'Артаньян, точно молнией, пронзил взглядом курьера, и тот скрылся с глаз так же быстро, как появился.
— Приказ исходил из дома кардинала, сир, податель письма знал пароль, послуживший ему пропуском — своего рода разрешением обратиться непосредственно к вашему величеству… — оправдывался обер-егермейстер, управляющий королевской охотой, после того как переговорил с глазу на глаз с посыльным.
— Охотно верю, — сухо ответил король, — и надеюсь, посыльный впредь не будет злоупотреблять подобной привилегией.
Король еще раз глянул на бившегося в агонии зверя и обратился к командиру своей охраны.
— Итак, господин д'Артаньян, чему же обязан я столь неотложным возвращением к своим прямым обязанностям?
Однако ирония погасла в его голосе, когда он заметил озабоченный вид д'Артаньяна.
— Сир, — ответил тот, убирая охотничий нож в ножны на бедре, — боюсь…
— Не бойтесь, сударь, говорите.
— Во дворце Мазарини недавно был пожар, сир. Дымом закоптило даже окна Лувра. Есть раненые, а может, и погибшие.
Король побледнел:
— Кардинал?..
— …пребывает в добром здравии, насколько позволяет ему усталость после всего, что он пережил за последние дни. Его высокопреосвященства на месте пожара не было.
Король жестом прервал д'Артаньяна, кликнул слугу, державшего королевский плащ, и бросил наземь нож на глазах помрачневшего обер-егермейстера, который видел, как вдруг померкла его слава.
— В путь, господа, — велел король. — Пусть скорее готовят кареты.
Король и приближенные вскочили в седла и помчались галопом туда, где их ожидали экипажи и легкий завтрак. Всадники скакали молча в сопровождении трех десятков мушкетеров. Спустившись с холма, они вскоре выехали на дорожку, обсаженную тополями. Вдалеке уже виднелся розовокаменный охотничий домик Версаля. Аспидные кровли отливали холодным блеском в лучах зимнего солнца.
5
Лувр — воскресенье 6 февраля, три часа пополудни
Кардинал Мазарини сидел в постели, погруженный в раздумья. Много лет назад, задолго до того, как болезнь принудила его уделять больше времени отдыху, он полюбил эти мгновения покоя, когда разум его, предоставленный самому себе, выбирал самые неожиданные темы и порой открывал перед ним некогда скрытые от понимания, неуловимые перспективы. Однако сегодня он с досадой был вынужден признать, что, как бы ни старался, с трудом понимал, что же волнует его больше всего.
«Пропажа бухгалтерских счетов — вот что самое досадное, — подумал он, — и некоторые из них никоим образом не должны попасть в руки к врагам. Но куда страшнее другое…»
На его бледном лбу выступил холодный пот.
«Не то чтобы опасность была слишком велика…»
Заслышав быстрые шаги по паркету в передней и чьи-то голоса, Мазарини открыл глаза. В полутьме он расслышал и другие шаги, гораздо ближе. Со скрипом отворилась двустворчатая дверь, и в спальню ворвался поток света. Щурясь, кардинал в недоумении поднес руку козырьком к глазам, пряча их от света.
— Тише, что там?..
Возглас негодования замер у него на устах, как только в освещенном силуэте он узнал королеву-мать — ее лицо.
Кардинал улыбнулся, силясь унять участившееся сердцебиение.
— Это вы, государыня, — проговорил он, беря руку королевы, вставшей у его изголовья. — А я уж было подумал — привидение…
Королева горько улыбнулась. Бледная кожа, зачесанные назад черные волосы, строгое платье — все в ней дышало страхом, заострившим черты ее некогда красивого, нежного лица.
— Полно, государыня, не стоит так тревожиться. Я слег не из-за пожара, напротив, как раз огня то мне и не достает… внутреннего огня, — пошутил министр.
Королева-мать покачала головой — вид у нее был все такой же печальный.
— Не смейтесь, друг мой, прошу вас. Я пригласила моего личного врача — он ожидает в передней. Вам точно не нужна?..
Не выпуская ее руки, Мазарини показал взглядом, что нет.
— Не бойтесь. Хоть сил у меня поубавилось, однако я пока не сказал своего последнего слова и все еще пекусь о судьбе Франции, то есть о вас и о моем крестнике короле.
Заметив в глазах королевы слезы, кардинал крепче сжал ее руку и, распрямившись, заговорил более твердо:
— Не отчаивайтесь, подумайте лучше о том, что мы сделали. А мы были самой Францией, государыня. И главное сейчас — чтобы враги наши не сумели воспользоваться моей слабостью и низвергнуть нас. Никто не вправе ни хулить, ни осуждать Францию, правительство ее и короля. Отныне вы должны все свои силы отдать одной цели: сын ваш король нуждается в вас, ибо вы обязаны служить порукой его незыблемого положения на престоле.
Королева мягко кивнула. В лице министра, с которым ей приходилось делить столько страхов, радостей, побед и поражений, она вдруг увидела отражение своей необыкновенной жизни, сделавшей ее против воли королевой страны, которая когда-то давно казалась ей ужасной; женой короля, которого она так никогда и не узнала и всегда боялась; заложницей в собственном дворце, вечно подозреваемой, поднадзорной и оклеветанной… И вдруг, ради спасения трона сироты, своего сына, она превратилась в воительницу и предводительницу политической партии, способной сокрушать судьбы простых людей и знатных родов…
— Джулио… — произнесла она дружески-примирительным тоном, в котором неизменно находила силы, чтобы сохранять стойкость.
Кардинал прервал королеву, коснувшись кончиками пальцев ее губ.
— Оставьте меня, государыня, не хочу, чтобы вы стали невольной свидетельницей моей усталости…
Королева резко выпрямилась.
— Отдыхайте, друг мой, — тихим, но повелительным голосом проговорила она. — Я буду рядом.
Взглядом из-под полуопущенных век кардинал проводил величественный силуэт королевы Франции до дверей своего кабинета.
6
Лувр — воскресенье 6 февраля, четыре часа пополудни
