Рафаэль Сабатини - Одиссея капитана Блада
представляла для него единственную возможность спастись от виселицы, хотя в
то время он не отдавал себе в этом отчета.Могло, разумеется, случиться и так, что он оказался бы среди тех
арестованных, которых на следующий же день после битвы вывели из
переполненной тюрьмы в Бриджуотере и по распоряжению жаждавшего крови
полковника Кирка повесили без суда на рыночной площади. Командир Танжерского
полка, безусловно, поступил бы так же и с остальными заключенными, если бы
не вмешался епископ Мьюсский, положивший конец этим беззаконным казням.
Только за одну неделю, прошедшую после Седжмурской битвы, Февершем и
Кирк, не устраивая комедии суда, казнили свыше ста человек. Победителям
требовались жертвы для виселиц, воздвигнутых на юго-западе страны; их ничуть
не беспокоило, где и как были захвачены эти жертвы и сколько среди них было
невинных людей. Что, в конце концов, стоила жизнь какого-то олуха! Палачи
работали не покладая рук, орудуя веревками, топорами и котлами с кипящей
смолой… Но я избавлю вас от описания деталей отвратительных зрелищ, ибо, вконце концов, нас больше занимает судьба Питера Блада, нежели участь
повстанцев, обманутых Монмутом.
Блад дожил до того дня, когда его вместе с толпой других несчастных,
скованных попарно, погнали из Бриджуотера в Таунтон. Не способных ходить
заключенных, с гноящимися и незабинтованными ранами, солдаты бесцеремонно
бросили на переполненные телеги. Кое-кому посчастливилось умереть в пути.
Когда Блад, как врач, пытался получить разрешение оказать помощь наиболее
страдавшим, его сочли наглым и назойливым, пригрозив высечь плетьми. Если он
сейчас о чем-либо и сожалел, так только о том, что не участвовал в
восстании, организованном Монмутом. Это, конечно, было нелогично, но едва ли
следовало ожидать логического мышления от человека в его положении.
Весь кошмарный путь из Бриджуотера в Таунтон Блад прошел в кандалах
плечом к плечу с тем самым Джереми Питтом, который в значительной степени
был причиной его несчастий. Молодой моряк все время держался рядом с Бладом.Июль, август и сентябрь они задыхались от жары и зловония в переполненной
тюрьме, а перед отправкой их в суд они вместе были скованы кандалами.
Обрывки слухов и новостей понемножку просачивались сквозь толстые стены
тюрьмы из внешнего мира. Кое-какие слухи умышленно распространялись среди
заключенных – к их числу относился слух о казни Монмута, повергший в
глубочайшее уныние тех, кто переносил все мучения ради этого фальшивого
претендента на престол. Многие из заключенных отказывались верить этому
слуху. Они безосновательно утверждали, что вместо Монмута был казнен
какой-то человек, похожий на герцога, а сам герцог спасся, для того чтобы
вновь явиться в ореоле славы.
Блад отнесся к этой выдумке с таким же глубоким безразличием, с каким
воспринял известие о подлинной смерти Монмута. Однако одна позорная деталь
не только задела Блада, но и укрепила его ненависть к королю Якову. Король
изъявил желание встретиться с Монмутом. Если он не имел намерения помиловать
мятежного герцога, то эта встреча могла преследовать только самую низкую и
подлую цель – насладиться зрелищем унижения Монмута.
Позднее заключенные узнали, что лорд Грей, фактически возглавлявший
восстание, купил себе полное прощение за сорок тысяч фунтов стерлингов. ТутПитер Блад уже не мог не высказать вслух своего презрения к королю Якову.
– Какая же низкая и грязная тварь сидит на троне! Если бы мне было
известно о нем столько, сколько я знаю сегодня, несомненно я дал бы повод
посадить меня в тюрьму гораздо раньше, – заявил он и тут же спросил: – А
как вы полагаете, где сейчас лорд Гилдой?
Питт, которому он задал этот вопрос, повернул к Бладу свое лицо,
утратившее за несколько месяцев пребывания в тюрьме почти весь морской
загар, и серыми округлившимися глазами вопросительно посмотрел на товарища
по заключению.
– Вы удивляетесь моему вопросу? – спросил Блад. – В последний раз мы
видели его светлость в Оглторпе. Меня, естественно, интересует, где другие
дворяне – истинные виновники неудачного восстания. Полагаю, что история с
Греем объясняет их отсутствие здесь, в тюрьме. Все они люди богатые и,
конечно, давно уж откупились от всяких неприятностей. Виселицы ждут только
тех несчастных, которые имели глупость следовать за аристократами, а сами
аристократы, конечно, свободны. Курьезное и поучительное заключение. Честное
слово, насколько же еще глупы люди!
Он горько засмеялся и несколько позже с тем же чувством глубочайшего
презрения вошел в Таунтонский замок, чтобы предстать перед судом. Вместе с
ним были доставлены Питт и Бэйнс, ибо все они проходили по одному и тому же
делу, с разбора которого и должен был начаться суд.
Огромный зал с галереями, наполненный зрителями, в большинстве дамами,
был убран пурпурной материей. Это была чванливая выдумка верховного судьи,
барона Джефрейса, жаждавшего крови. Он сидел на высоком председательском
кресле. Пониже сутулились четверо судей в пурпурных мантиях и тяжелых черных
париках. А еще ниже сидели двенадцать присяжных заседателей.
Стража ввела заключенных. Судебный пристав, обратившись к публике,
потребовал соблюдения полной тишины, угрожая нарушителям тюрьмой. Шум
голосов в зале стал постепенно затихать, и Блад пристально разглядывал
дюжину присяжных заседателей, которые дали клятву быть "милостивыми и
справедливыми". Однако внешность этих людей свидетельствовала о том, что они
не могли думать ни о милости, ни о справедливости. Перепуганные и
потрясенные необычной обстановкой, они походили на карманных воров,
пойманных с поличным. Каждый из двенадцати стоял перед выбором: или мечверховного судьи, или веление своей совести.
Затем Блад перевел взгляд на членов суда и его председателя – лорда
Джефрейса, о жестокости которого шла ужасная слава.
Это был высокий, худой человек лет под сорок, с продолговатым красивым
лицом. Синева под глазами, прикрытыми набрякшими веками, подчеркивала блеск
его взгляда, полного меланхолии. На мертвенно бледном лице резко выделялись
яркие полные губы и два пятна чахоточного румянца.
Верховный судья, как было известно Бладу, страдал от мучительной
болезни, которая уверенно вела его к могиле наиболее кратким путем. И доктор
знал также, что, несмотря на близкий конец, а может, и благодаря этому,
Джефрейс вел распутный образ жизни.
– Питер Блад, поднимите руку!
