Дороти Даннет - Игра кавалеров
Но Стюарт мог организовать и поджог в первой гостинице, где мы останавливались. Он мог украсть мышьяк. Только мадам де Валантинуа, несколько доезжачих да он знали перед охотой, что привезут гепарда. Я расспросил и выяснил — да он и сам, дурачась, намекал на это, — что именно он подбросил идею использовать кошку. Так кто же еще мог провернуть затею с зайчиком в тот же день? И, наконец, он именно такой человек, которого мне и следовало искать, тянущий лямку тяжелой службы, не имеющий друзей, беспокойный, жалкий, мечтающий о Елисейских полях власти и всеобщего восхищения и получающий очень малую отдачу от своих нынешних обязанностей и хозяев. Сведения, которые мы сообщили ему на днях через Тоша в доме смотрителя, ничего не значили бы для Стюарта, если бы он уже не знал, что человек по имени Фрэнсис Кроуфорд тайно прибыл сюда ради определенной цели. Так что, украв яд у Тоша, он доказал свою вину окончательно… А теперь он уехал.
Вывод был ясен. Ричард чувствовал это всем своим существом,
— Следовательно, — задумчиво произнес он, — если корнуэлец действительно хотел убить тебя… кто-то еще, должно быть, послал его?
Лаймонд поставил оба локтя на приподнятые колени и уткнулся лбом в запястья. Не поднимая глаз, он сказал:
— Робин Стюарт — не вожак: это — паутина, поджидающая паука. И паук явился. Человек, задумавший убить королеву и принявший О'Лайам-Роу за меня. Теперь он знает правду. И более того, ему почти наверняка известно, что корнуэлец говорил со мной перед смертью.
Последовала пауза.
— Да, говорил, — коротко бросил Лаймонд. — У него не было выбора. Ему казалось, что грудная клетка вот-вот треснет, и он рассказал все, что знал, рассчитывая на пощаду.
В ушах Ричарда снова прозвучал хруст, сухой треск костей, когда сломалась шея корнуэльца. «Какой же я неуклюжий», — сказал тогда брат и засмеялся. Ровным голосом лорд Калтер спросил:
— И что же ты узнал?
— Ничего, — ответил Лаймонд и, подняв голову, неудержимо расхохотался. — О Боже, мне сейчас опять станет плохо. Ничего. Вот почему я должен был убить его.
Последовало молчание. Человек в постели весь напрягся, задержал дыхание и отвернулся, спрятав лицо на скрещенных руках. Он всегда умел пить не пьянея. Ричард мрачно ждал, сохраняя спокойствие. Часто ли происходит подобное? И сможет ли он в таком состоянии явиться ко двору?
Словно отвечая на невысказанную мысль, Лаймонд, не двигаясь, заметил:
— Такое случается, как правило, только по ночам. Тогда я пулей вылетаю из постели. Желудок ни к черту.
Он явно уже овладел собой. Ричард помедлил минуту, затем заговорил:
— Ты сказал мне, что у Робина Стюарта есть хозяин, и этот хозяин думает, будто ты узнал что-то важное от корнуэльца. Значит, он снова попытается тебя убить. Вот почему ты остаешься во Франции. Горлица, привязанная в плюще: твоя любимая роль.
Его бессильный гнев невольно прорвался наружу.
Блестящий соглядатай вдовствующей королевы ответил резонно, как всегда:
— Посоветуй другой способ.
В левой руке Лаймонд крепко сжимал носовой платок, которым прикрывал себе рот во время приступов кашля. Резким движением брат выхватил этот платок и, не говоря ни слова, расправил своими крепкими загорелыми пальцами. Платок был весь покрыт пятнами свежей крови.
— Боже мой, Фрэнсис, — пробормотал Ричард Кроуфорд, и голос его внезапно пресекся. — Боже мой, Боже мой, чего ты хочешь от меня? Что же, я должен выбирать между собственным сыном и тобой?
Он замолчал. Воцарилось молчание. После первой минуты потрясения лицо Лаймонда стало непроницаемым. Но когда он заговорил, голос прозвучал нарочито спокойно.
— Я обещал участвовать в процессии, которая состоится в последний день карнавала через две недели. На следующий день я поеду домой. Ты доволен?
Ричард сначала не ответил. Он совершенно не ожидал такой полной капитуляции. В трех фразах Фрэнсис выразил отказ от своей миссии, от надежды заманить злодея в ловушку, от всего того, что могло бы оправдать убийство человека, рассчитывающего на пощаду. Это большая жертва, но лорд Калтер готов был ее принять без угрызений совести.
Глядя на Лаймонда, теперь растянувшегося навзничь и безмолвно созерцавшего потолок, Ричард заметил:
— Дорогой мой, ты же еще мальчик. У тебя вся жизнь впереди.
Брат, лежавший между инкрустированными черепахой столбиками кровати, не пошевелился. Но в голосе его не было иронии, когда он ответил:
— О да, я знаю. Классический вопрос — для чего?
До проводов Масленицы оставалось две недели. На следующий день вдовствующая королева со всей своей свитой переехала в Амбуаз. Вскоре после этого Тади Бой, чуть менее шумный, чем обычно, тоже пересек мост, чтобы навестить госпожу Бойл и ее племянницу Уну в Неви. Тети не было, но родственники и друзья, как всегда, заполняли весь дом. Он наскоро высыпал перед ними, как вишни, все сплетни Блуа. Удачно поддержав какой-то полупьяный спор с гостями и искусно уклонившись от обеда, Тади залучил Уну О'Дуайер, а может быть, она залучила его, чтобы поговорить наедине.
— Итак?
Они находились в небольшой молельне, их голоса эхом отдавались от каменных стен, а на одежду падали блики витражей. Тут был орган, который Тади Боя попросили осмотреть.
— Отличная вещь, — похвалил Тади. — Раздуй-ка мехи, а я попробую сыграть.
Уна О'Дуайер не пошевелилась. Она скакала на лошади сегодня днем, и ветер растрепал ее волнистые черные волосы. Даже сейчас они свободно струились шелковистым потоком по отороченной мехом парче.
— Итак, Филим О'Лайам-Роу уехал. Тебе больше повезло с этим парнем, чем мне, — сказала она.
Тади Бой поднял над клавиатурой свое ясное невинное лицо.
— Просто я его больше огорчил, — серьезно ответил Тади. — Упрямый мужик этот О'Лайам-Роу. Оба мы, ты да я, возможно, научили его чему-нибудь путному. Ты ничего не хочешь ему передать?
Губы девушки приоткрылись, но она не заговорила. Вместо этого поднялась на помост, взяла мехи и посмотрела на оллава сквозь сверкающие трубы органа.
— Значит, ты возвращаешься домой?
— После карнавала. Я еще не раструбил об этой новости повсюду. А официального прощания, пожалуй, и не будет. Объяснения лучше опустить. Боже мой: это же большой орган, девочка, а ты так слабо подаешь воздух, что хватило бы только для мышиных флейт.
Раздраженная, она внезапно с силой сжала мехи, Тади резко опустил палец на регистр, и пронзительный гул, немилосердно долгий, будто опалил ее нервы. Уна присела на корточки, отпустила мехи, и звук постепенно замер. Они посмотрели друг на друга. Тади с непокрытой головой, в замызганном желтом одеянии, исполнял беззвучное арпеджио на немой клавиатуре, замечательно пародируя церковного органиста. Некоторое время Уна разглядывала его критически, затем подала воздух. Орган запел, наполняя звуками церковь, а девушка безмолвно смотрела, как руки оллава бегают по клавиатуре.
