Роман Николаев - Алакет из рода Быка
Угунь, низко кланяясь, принялся рассаживать гостей. Он хотел усадить Байгет рядом с шаманом. Но та презрительно передернула плечами, села в стороне и жестом позвала своих помощниц.
— Мир прибывшим! — начал старейшина рода Оленя. — Какие новости в степи?
— Мудрые говорят: зима суровой будет, — ответил один из прибывших. — Насытился ли скот ваш за лето на тучных пастбищах?
Между хозяевами и гостями завязалась неторопливая беседа.
После традиционных вопросов и ответов заговорила Байгет:
— Прославленный Хориан из рода Быка и сын его Хангэй наказали передать достойному Угуню и всему роду Оленя их слова. Хориан сказал: «Когда в твой дом, Угунь, придет беда, он будет тебе надежной поддержкой. Когда на твои стада нападут хищники, он будет верным сторожевым псом. Когда Великая река выйдет из берегов, Хориан будет прочной стеной, охраняющей тебя от наводнения».
У Хангэя растет сын. Он будет искусным охотником и земледельцем, доблестным воином, истинным динлином. И сейчас самый сердитый баран не может сбросить его со своей спины. Алакет может стрелой отделить лист от ветки и не повредить ни того, ни другого. Внучка Угуня хороша собой и, надеюсь, будет доброй хозяйкой. Род Оленя и род Быка, как и в прежние времена, должны хранить дружбу и родство. Что скажешь ты, род Оленя?
Наступило молчание. Первым заговорил шаман:
— Всем известно, что Угунь — сын человека, сослужившего большую службу роду и племени, и сам он — дружинник старейшины, а кто Хориан? Кто Хангэй?
— Хориан, — ответила шаманка, — это верно, не имеет рабов и не состоит в дружине своего старейшины, но он славен подвигами среди всех племен народа Динлин. Тело его носит следы многих деяний, песни о нем поют даже во дворце Эллея.[8] И у него достаточно скота, мехов и золота, чтобы богато одарить родственников.
— Все это так, могущественная Байгет, — шаман явно гордился правом называть ее по имени, — но скажи, разве в семьях Быка мало нанесли обид скромным дочерям Оленя? Разве не сын Хориана Паан не раз жестоко обходился со своей женой? Мы не хотим больше отдавать наших дочерей на муки и слезы.
— Многое ты преувеличил, Великий, — возразила Байгет, — но я отвечу тебе вопросом: а разве в вашем роду не обижали дочерей тех родов, где брали жен? Разве достойный Угунь не на младшей жене вымещал недавно ярость?
При этих словах глухой гул прошел среди собравшихся. Да, от могущественной шаманки ничто не могло скрыться. Угунь сидел белый, как только что снятая с дерева береста.
— Но мы не упрекаем вас, — продолжала шаманка, — и обещаем, что и тех небольших неприятностей, которые терпели у нас дочери Оленя, внучка Угуня не увидит.
— Так. — Теперь шаман даже привстал: видимо, этот ход он берег на крайний случай. — А свято ли хранит род Быка заветы предков брать жен лишь из родов своего племени? Мы слышали, что многие из дочерей иноземцев кыргызов заняли места у очагов, где раньше управляли лишь дочери динлинов. Можем ли мы теперь поставить дочерей рядом с презренными иноземками?
— Так вот о чем ты вспомнил, Великий, — протянула Байгет. — Но разве у старейшины рода Оленя жена из нашего племени?
— Это верно, Могущественная, но она из народа Динлин, а сейчас в борьбе с Хунну все динлины должны слиться в единое племя.
— Ну что ж, Великий, народ кыргызов живет рядом с нами, терпит от хуннов столько же, сколько и мы, вместе с нами выступает против общих врагов. Да и разве забыл славный старейшина, который молча слушает нашу беседу, как его дед во времена набега на хуннов попал в плен, но был отбит кыргызами…
— Довольно, — воскликнул поспешно старейшина, — я помню то, что должен помнить, и не противоречу тебе, Могущественная!
— Да и Великому, — быстро продолжала Байгет, — хорошо известно, чем он обязан некоторым…
— Довольно, — вскричал и шаман. — Тайны жизни шаманов не должны знать непосвященные!
— Я и не открываю их, — смиренно отозвалась Байгет. — Я лишь скромно решилась напомнить Великому…
— Да, да, я помню, я тоже не думал отказывать такой достойной служительнице духов. Я лишь хотел по обычаю испытать, серьезны ли ваши намерения. Пусть будет счастливо потомство Хориана и Угуня. Пусть внучка нашего хозяина станет нареченной сына Хангэя. Только если она узнает, — глаза шамана сверкнули, — горе в роду Быка, берегитесь мести рода Оленя!
При этих словах сородичи Угуня схватились за рукоятки клевцов[9] и кинжалов. Между тем Байгет, презрительно усмехаясь, искоса поглядывала на шамана.
Глава IV
Алакет и его сверстники становятся воинами. Тайгет из рода Быка идет в набег на дальние племена
Восемь раз проносились над селением рода Быка зимние бураны. Восемь раз пробивалась из-под талого снега молодая трава и стада рода уходили на летние пастбища.
Старый Хориан собрал юношей на площади посреди селения.
Взгляд старика был суров, брови нахмурены. В глазах молодых динлинов затаилась тревога.
— До сего дня, — сказал старый воин, — вы, словно тонкие деревца, росли под сенью старых деревьев — ваших отцов. А ныне вы поднялись и окрепли. Теперь надлежит вам показать, стали ли вы истинными динлинами, воинами и охотниками. Целую луну вы проведете вдали от родных в заповедной долине, где покажете свою силу и ловкость, где старики рода откроют перед вами вход в жилище мудрости, дабы вы знали предания рода, племени и земли Динлин, берегли и хранили нашу древнюю славу. Вы не вернетесь в селение до тех пор, пока старые люди вам не дозволят. А если в степи, в лесу или в горах вы встретите сородичей, то не должны ни о чем говорить с ними, брать у них еду или питье. А сейчас вы последуете за мною в горы.
И вот молодые динлины на конях, вооруженные луками, стрелами и кинжалами, двинулись за Хорианом к дальней горе. На ней высились могучие старые лиственницы, а дальше лежала заповедная долина, поросшая густым лесом.
Никто не провожал юношей, ибо обряд посвящения был окружен тайной и люди верили, что даже взгляд в сторону отъезжавших может навлечь гнев духов предков.
Поздним вечером юноши въехали в лес. Тихо угасали на лиственницах золотые отблески последних солнечных лучей. От ручьев полз белесый туман. Мрак сгущался с каждым мгновением. Кони во мхах спотыкались о кучи бурелома.
Алакета от сырости и смутной тревоги бил озноб, от которого он тщетно пытался удержаться.
— Почему дед не делает привала? — прошелестел, словно ветерок, шепот Канзыра — сына Гелона.
