Иван Дроздов - Филимон и Антихрист
— Это… возьмите на память. Хорошо бы, конечно, чтобы кроме нас с вами, Папа да того, кто делал фотографию, никто бы её не увидел. Пока её видели только четыре человека. А есть хорошая поговорка: если знают двое, знает и свинья.
— Вы уверены… что фотографию видели только четыре человека?
— Да, я это знаю. Такова походка Папа, его стиль. Он без надобности меча из ножен не вынимает. Извините. Я обещал быть в Совете Министров в одиннадцать.
И Зяблик поднялся из-за стола.
Среди писем, полученных Бурановым накануне Нового года, было одно — с иностранными штемпелями.
Бережно развернул конверт академик, стал читать: «Многоуважаемый Александр Иванович. Примите привет от бывшего научного сотрудника "Титана" Редькина Петра Николаевича. По милости судьбы, а точнее Зяблика, я очутился в водах южной Атлантики, где во множестве плавают киты и айсберги и где мне предоставлена возможность промышлять для наших любезных сограждан рыбу. Сюда ко мне пришла весть о переменах в "Титане" и сделалось грустно от сознания, что вы уже не директор, в голове сами собой зашевелились мысли о месте человека на земле, о долге учёного, о людях, умеющих подняться высоко и держаться там даже и тогда, когда сил нет, а остаётся только инерция привычек и желаний.
Ныне всё чаще встречается экземпляр человеческой породы, способный до глубокой старости сохранить место в жизни, уберечь от ущемлений весь комплекс жизненных удобств и привилегий, которые обыкновенно достаются людям одарённым, да и то в пору расцвета сил, максимальной траты труда и энергии. Свойства эти — суть категории нравственные, а потому и неприметные, ибо время наше к движениям чести и совести мало чувствительно. Один американский автор остроумно заметил: "В бюрократической системе посредственность всегда поднимается к вершине".
Мы теперь на всех парах летим к коммунизму, а там, как я думаю, не будет места бюрократам. Да вот, к примеру, и вы, дорогой Александр Иванович, украсив себя высочайшим научным званием и должностью директора крупнейшего в стране института, до конца дней оставались образцом современного государственного деятеля. Как я понимаю, ваша сила была в способности подобрать достойнейших помощников, в ряду которых имя Артура Михайловича Зяблика особенно примечательно.
Нет, я не хочу сказать, что Зяблик — идеал, но он, несомненно, олицетворяет собой характерный тип нынешнего столичного руководителя. Небольшая группа ему подобных молодцов охранили вас от многих ненужных занятий, позволили и в глубокой старости стоять во главе целого направления отечественной науки. Вы стали знаменем, а знамя, как известно, не стреляет и никем не руководит, оно — существует и этого достаточно, чтобы солдаты шли в бой.
В бою, в общей суматохе, из строя выпадали неловкие — вроде меня, чуть было не выпал Филимонов, — не беда! — важно, чтобы сохранялась когорта и её вожаки — Зяблики. А то, что в "Титане" произошли события невероятные и Филимонов оказался директором, так это лишь нелепый казус. Филимон он и есть Филимон. На посту директора быстро сломает шею. Вот если бы там воцарился Зяблик! Как мне пишут, в "Титане" появляются субъекты, подвергающие сомнению достоинство вашей команды. Нахалы! Да они и помыслить не могут, что станется с институтом, если там покачнётся Зяблик.
Артур Михайлович — субъект загадочный, не из тех простых жалких существ, которые пьют, едят, милуются, бранятся и никаких стремлений, характерных для высших существ, не знают. Зяблик и не человек в обыкновенном смысле, он — профессия, плод мучительной эволюции природы. Ведь это только он, создав вокруг себя этакое яркое свечение, постепенно забирает власть, и мы не замечаем даже момента, когда одни, такие вот как Вы, оказываются у него в кармане, а другие, такие вот как я, — в холодном океане.
А разве не Зяблик обладает искусством называть белое чёрным, а чёрное белым? Разве не он любой пустячок возведёт в степень и заставит ближних раскрыть рот от изумления? Гипноз, скажете? Нисколько! Тут высшее искусство и скроенный на особый манер характер. Вам, верно, известна моя версия о внеземной природе этого субъекта, — не кто иной, как я, первым увидел тарелку и влетевший в форточку вашего кабинета жёлтый шлейф. Ведь именно тогда и появился возле вас Зяблик.
Как я думаю, он снабжён биоэлектронным механизмом, способным распознавать в других три порока: беспринципность, властолюбие, жадность. Он затем виртуозно использует эти людские слабости. Ну, а теперь представьте, дорогой Александр Иванович, что Зяблики появятся не в одном только "Титане", а распространятся по всему нашему любезному отечеству… На землю прилетит много тарелок, и изо всех из них словно горох посыплются Зяблики.
Однако я отвлёкся от цели своего письма, а она вот в чём: если вы, дорогой Александр Иванович, устранившись от дел, заняты сейчас осмыслением прошлого, что в вашем положении естественно, и если вам приходят мысли об искуплении своих грехов, то я вам могу прийти на помощь. Вы только поддержите меня на учёном совете, и это будет благодеяние, за которое Всевышний скостит вам половину грехов. Речь идёт об открытии.
Долгое время я пытался нащупать принципы действия филимоновского импульсатора. И проник в механизм воздействия пучка электронов на молекулярную структуру плавящегося металла. И как это часто бывает, когда одно открытие даёт толчок другому, так и у меня неожиданно сложился стройный план электрической и кинетической схемы биопульсомера — прибора, которым можно измерять вес, структуру и конфигурацию того раздела мозга, который биологи называют высшим ассоциативным. Этот раздел заведует вопросами чести и совести, долга и таланта.
Мой биопульсомер будет измерять именно эти свойства. Можно вообразить, дорогой Александр Иванович, какое могучее средство получит в свои руки государство, прими оно на вооружение мой прибор. Он будет установлен в каждом учреждении и всякому укажет место под солнцем.
Почтительнейше, Ваш ученик и подчинённый Пётр Редькин».
Александр Иванович, окончив чтение, привалился на поручень кресла, вслух проговорил: «Позвольте!.. Да он же меня дурачит, идиот несчастный! Паяц! Как смеет!..»
Лист, зажатый в пальцах, дрожал, строчки разбегались.
«…Всевышний скостит вам половину грехов».
В полуотворенную дверь закричал:
— Дашенька! Поди сюда! Погляди, что позволяет себе этот… хулиган!
Дарья Петровна испугалась взъерошенного вида старика, он походил на ежа, которому под нос сунули палку.
— Успокойтесь! На вас лица нет.
Александр Иванович отвалился на спинку кресла, письмо лежало на коленях. Дарья Петровна потянулась рукой к письму, но Буранов её отстранил:
