Иван Дроздов - Филимон и Антихрист
В милицию? Начнут разбираться. Пришлют следователя, станут вызывать людей… Опомнись! В своём ли ты уме? Одна только огласка с ног до головы облепит тебя грязью. Ты станешь героем сплетен, легенд, анекдотов. Да лучше умереть, чем ввергнуть себя в пучину болтовни!
Филимонов подошёл к окну и увидел Папа, направлявшегося к автомобилю. Садясь в машину, поднял руку и кокетливо помахал кому-то. Кому? Не мне ли? Филимонов шагнул от окна. Жар бросился в голову. Смеётся! Он ещё надо мной смеётся, мерзавец! Бессмысленно ступая по ковру, ворошил шевелюру, сжимал руками голову. Придумать ничего не мог. Ужасное, безвыходное положение! Сидеть в кармане у этой жирной свиньи и не сметь пальцем пошевельнуть. Тунеядец, шарлатан, злой и коварный человек! Что он против меня задумал? А Наточка? Неужели с ним вместе, заодно?..
Хотел позвать Зяблика, всё рассказать, накричать, пригрозить, выставить обоих из института — и написать в трудовую книжку: мерзавцы, интриганы!.. «Стоп! — осадил минутный порыв. — Уволишь, а они — в суд. Их восстановят, тебя опозорят. Не горячись. Остынь и хорошенько всё обдумай».
Склонился над тетрадью с расчётами. Старался сосредоточиться — не получилось. В голове шумел рой неясных желаний, сердце жгла ярость. Не виноват, не хотел, ничего дурного не позволял. «Мерзавцы! — повторял он в который раз. — Отравили жизнь, ударили по рукам, я теперь ни делать ничего, ни думать не могу. Вот что самое страшное — думать нет сил».
Уронил голову на руки, почти заплакал. В следующую минуту откинулся на спинку кресла, сжал кулаки. Позвал секретаршу, сказал строго:
— Позовите Зяблика!
Зяблик не являлся. Филимонов прождал пять минут, десять вошла секретарша.
— Артур Михайлович занят, просит извинить.
— Занят?.. Я вам директор, чёрт побери, или кто? — кулаком ударил по краю стола.
Секретарша пожала плечами, вышла. Филимонов — вслед за ней. Наклонился над её столом.
— Извините, пожалуйста. Я не хотел вас обижать — ради Бога, не сердитесь.
Секретарша поднялась:
— Что с вами, Николай Авдеевич? На вас лица нет.
Филимонов отошёл к окну, старался успокоиться. Сердце стучало так сильно, как, должно быть, у спринтера на подходе к финишу. «Вот так бьёт инфаркт!» — подумал Николай. И ему сделалось совестно за себя, за свою слабость. «Ну вот и ты заметался, словно заяц под стволами ружья. А помнишь, говорил: на фронте был страх перед смертью, а тут-то чего бояться? Ну, должность потеряешь, зарплату понизят — экая печаль! А вот припекло самого — и не знаешь, куда деться. Плюнь на всё — занимайся импульсатором». Повернулся к секретарше, кивнул ей.
Заметно успокоенный пошёл к Зяблику. Тот сидел и писал. Видел приближающегося директора, но головы не поднимал. А подняв, улыбнулся приветливо. Из-за стола не вышел.
— Вы ко мне? — спросил, словно бы удивившись. И сделал широкий жест:
— Присаживайтесь, Николай Авдеевич!
Говорил вежливо, мягко, но в голосе, в жестах и в том, как сидел, — во всём чувствовалось превосходство, сознание силы и непогрешимости. Филимонов медленно опускался в кресло и говорил себе: «Не суетись, не унижайся — помни своё положение, держи характер — ведь ты учёный, не чета этому…»
Он не стал даже мысленно оскорблять Зяблика, бранить его — считал брань недостойной своего положения. Он к тому же в эти дни много думал о Зяблике, Папе, стал находить в них черты каких-то их собственных, своеобразных достоинств. Формула Вадилони, квартира, умение держаться в седле в любых обстоятельствах — дела, казавшиеся для него невозможными, невероятными, вызывали у него чувство любопытства и невольного удивления.
«Тоже ведь ум и воля, но только направлены в одну сторону. Где-то я слышал: написать книгу — требуется талант, напечатать её — нужно быть личностью. Разве не так же обстоит дело с нами, учёными? Что бы я делал со своим импульсатором, не подвернись на моём пути Котин?
— Я вас приглашал, Артур Михайлович.
— Занят я, Николай Авдеевич. Жду важного звонка — из Совета Министров. В другой раз знайте: если не иду, значит, пришит, приколот к телефону. Тогда вы ко мне заходите. Пройдётесь, развеетесь. Мышцам работа, уму передышка. Буранов всё больше ко мне заходил. Такой модус отношений…
— Мышцы Буранова, может быть, нуждались в тренировках, я пока обхожусь. Вот полюбуйтесь: проделки вашего Папа.
Филимонов бросил на стол фотографию. Зяблик рассматривал её с удивлением, с детским любопытством.
— Я тут нахожу больше ваших проделок, чем Папа.
— Пап подстроил…
— Чем вы докажете? И как это можно подстроить? — Зяблик с нескрываемым интересом рассматривал обнажённую фигуру девушки.
— А так… можно, значит. Это же ясно, как Божий день!
— Вам ясно, а ещё кому?
— Потребую экспертизу!
— Экспертиза — один аргумент в доказательствах, другой, самый важный — свидетели. Положим, экспертиза установит монтаж, а не подлинную фотографию — ну и что? Суд больше верит свидетелям.
Посмотрел фотографию на свет. Продолжал:
— А тут, к тому же, не монтаж, тут подлинная фотография. Видно всякому.
Зяблик говорил спокойно, чувство превосходства в нём сейчас усилилось; подвинул фотографию на край стола — к Филимонову и продолжал листать и подписывать бумаги. Филимонов чувствовал себя сражённым, он не имел ни одного козыря. Наоборот, Зяблик был на коне. Недавно новый директор теснил Зяблика, увольнял, доказывал его несостоятельность, а сейчас сам плюхнулся в лужу. И плюхнулся так, что не выбраться, не отмыться. И Зяблик с холодной жестокостью решил посунуть Филимонова глубже в трясину, выбить из-под ног последнюю слабую опору.
— Подобными экспертизами, — заговорил он, не отрываясь от бумаг, — в Москве занимается одна лаборатория. Вы знаете, где она находится? Ну вот! А Пап давно протоптал туда дорожку. И вообще — Пап не делает сомнительных ходов — вам бы не мешало знать об этом.
— Пап будет меня шантажировать? — заговорил Николай, и в голосе его слышались нотки примирения.
— Пап не любит притеснений. Он по совместительству работает в трёх институтах и везде его ценят.
— Числится, а не работает.
— Пап работает. Да только работа у него своего рода. Зяблик улыбнулся, отложил в сторону бумаги. Сказал дружелюбно, как добрый старый товарищ:
— Вам повезло, Николай Авдеевич. Вы имеете дело не с мелким мошенником, а с большим мастером. Пап — мастер, почти волшебник.
— Пугаете?
— Знаю. Уверен. Потому так говорю. Впрочем, вы скоро сможете и сами в этом убедиться.
Зяблик вдруг поднялся, сдвинул в сторону бумаги. Фотографию протянул Филимонову:
