Александр Лукин - Сотрудник ЧК
И еще он думал о Марусе…
ТИХИЙ ХУТОРОКОколо трех часов пополудни они подъехали к Степино, небольшому, всего в семь дворов, зажиточному хутору, стоявшему на берегу Днепра. В лесу, не доезжая с полверсты, Кучеренко остановил лошадь.
— Степино, — сказал он, указывая кнутовищем на видневшиеся между деревьями коричневые груды соломенных крыш. — Тут и пешком пройти ровно ничего. Не осудите, милые, дальше не поеду: бандитское это гнездо!
— Дальше и не надо. — Воронько спрыгнул с таратайки и размял затекшие ноги. — А тебе я скажу, дядя Аггей, — напророчил он Кучеренко. — помрешь ты не от бандитов, а от несварения пищи: больно у тебя кишки тонкие, трусоват вышел. Слезай, Алексей, пешечком дотопаем.
— Так я ж не военный, — в оправдание пробормотал Кучеренко.
— Ладно, довез — и на том спасибо. Прощай.
Кучеренко с виноватым видом повернул меринка и, пожелав им удачи, уехал.
— Прячь пушку, — сказал Воронько Алексею, — нечего людей пугать. Хай их думают, что мы дезертиры или еще что. От лишних вещей отделаться надо. Не сообразили мы, Лексей, дорожные узелки соорудить, была б маскировка…
Под кустом татарника, заломив на нем стебли для памяти, они закопали кобуры и полевую сумку Воронько (документы он переложил в верхние карманы гимнастерки, которую надел вместо сюртука). Оружие спрятали под одеждой. Хлеб и кусок шпика, припасенные Воронько, съели.
Круто свернув вправо, глубокой лесной балочкой, промытой родниковым ручьем, они обогнули хутор и подошли к нему с противоположной стороны, чтобы на случай казалось, будто путь их лежит не из Алешек.
Перед хутором возвышался большой холм, поросший низким кустарником. Дорога прорезала его насквозь как раз посредине, и холм был похож на разделенный пополам каравай.
Воронько и Алексей поднялись на вершину и залегли в кустах. Надо было убедиться, что Маркова еще нет.
С того места, где они находились, хутор был виден из конца в конец. Белые хаты, похожие одна на другую—все большие, пятистенные, с куренями и пристройками, — стояли в ряд вдоль дороги, повернувшись окнами к Днепру. Лес размашистым полукругом отделял от прочего мира богатый хуторской участок с огородами и хлебными полями с одной стороны и крутым скатом к реке — с другой.
У пологого травянистого берега стояли дубки и шаланды. Их было много, значительно больше, чем могло понадобиться жителям, даже если бы каждый из них промышлял рыбалкой. Среди лодок темнел широченный паром с дощатым настилом поверх толстых бревен, с брусковыми перилами и бочками-поплавками, привязанными к бортам. Неподалеку от него мальчишка-подросток, голый до пояса, поил быков. Его отец или дед, бородатый и босой, в полотняных шароварах, курил, сидя на грядушке арбы. Рядом было свалено сено, которое они только что привезли.
Во дворах возились женщины; над летними кухнями, сложенными под открытым небом, вился дым; у лесной опушки, на лугу, паслось стадо, похожее издали на крошки хлеба, рассыпанные по зеленой скатерти.
Чего топят, чего топят? — бормотал Воронько, разглядывая эту мирную картину — Парят, жарят, как на праздник. А праздника по святцам никакого не намечается…
Алексея больше занимал паром. Откуда ему здесь взяться? Место глухое, до большака далеко…
— Что будем делать, Иван Петрович? — спросил он. — Пойдем в хутор? Маркова, по-моему, здесь нет.
Черт его знает… — Воронько лежал на животе, покусывая травяную былинку, что-то соображал. — Лежи пока, отдыхай. — Он достал часы. — Полчетвертого, время есть, куда торопиться… Я, знаешь, что думаю: не нравится мне эта стряпня… Ага! Чуешь? — и, различив что-то, подтверждавшее его мысли, поднял палец.
Сзади тарахтели колеса, глухим рокотом наплывал топот конских копыт.
Алексей, за ним Воронько подползли к краю холма, где он крутым срезом обрывался к дороге.
По широкому пыльному проселку, вытекая из лесу и направляясь в лощину между скатами холма, двигался большой конный отряд.
Броской рысью бежали кони, всадники держались плотно, звякали шашки, ударяясь о стремена.
Пестрое зрелище представлял отряд. Хмурые, молчаливые всадники были одеты кто во что горазд: в шинели, бекеши, матросские бушлаты, в галифе различных оттенков, в штатские пиджаки и военные френчи; на головах фуражки, папахи, бескозырки, гайдамацкие шапки со свисающим красным верхом. Один из всадников был, совсем не по сезону, в зипуне, другой в ослепительно сиявшей на солнце поддевке, сшитой из поповской филони.
Это была банда братьев Смагиных. А вот и они сами, чуть впереди других: старый знакомый Алексея — Григорий, в бурке и студенческой фуражке, рядом его братец в полной офицерской форме, но без погон, и третий— Марков… Алексей узнал его, еще даже не различив лица, по коренастой фигуре с опущенными прямыми плечами, по какой-то особой, одному Маркову присущей звероватой стати, но больше всего по тому, как при виде этого человека у него на миг замерло сердце и вдруг застучало торопливо и сильно.
Воронько никогда не видел Маркова, но и он догадался, кто этот третий, едущий впереди отряда.
Повернув голову, спросил беззвучно:
— Он?
Алексей кивнул.
Вблизи холма от строя отделился один в бушлате и кавказской мохнатой папахе и, шпоря коня, первым влетел в хутор, крича и размахивая плетью.
Хутор ожил, женщины во дворах забегали быстрее, откуда-то появилась толпа ребятишек и с радостным визгом помчалась навстречу всадникам.
Бандиты проехали так близко от чекистов, что от поднятой ими пыли запершило в горле и в нос ударил смешанный запах дегтя, конского пота и махры.
Прогудела под копытами земля, прокатились тачанки, на одной из них среди вороха мануфактуры блеснул медным боком самовар, и вся ватага въехала в хутор. Сразу стало понятно, для кого старались степинские хозяйки. Плетни в несколько минут превратились в коновязи, на лошадиных мордах повисли торбы с овсом, часть коней свели на берег к разложенному грядками сену, а бандиты набились во дворы, ближе к кухням. Ветер пропитался дразнящим запахом варева, зажужжал голосами…
Эх, одну бы роту сюда, только одну роту! Поставить пулеметы на холме, раскинуть цепь за огородами, перерезать лесную дорогу — и конец Смагиным, ни один бандит не ушел бы от красноармейской пули!
Но сейчас об этом можно было только мечтать и, лежа на вершине холма, цепенея от досады и бессилия, смотреть, как, уверенные в своей полной безопасности, бандиты жрут, чистят обмундирование, смазывают колеса тачанок. Где-то даже запиликала гармошка, но сразу оборвала: бандитам было не до веселья.
