Михель Гавен - Балатонский гамбит
— А попасть под обстрел большевиков — это удобно? Обратно я отвезу тебя сам. Чтобы быть уверенным, что ты в безопасности, — он опустил голову, сигарета дымилась между пальцами. Помолчав, произнес:
— Я могу спросить, что хочет от тебя Мюллер? — подняв голову, посмотрел ей в глаза, она не отвела взгляда. Приподнявшись выше, села на постели, отбросив волосы назад, осторожно переложила розы на стол. — Он тоже тобой увлекается? — он намеренно пошутил, чтобы снять напряжение, которое неожиданно возникло.
— Мюллер? — она пожала плечами. — Вовсе нет. Здесь совсем другое.
— Что? Мне знать не положено? — он внимательно посмотрел на нее. — Служебная тайна?
— В общем, да. Мне не положено об этом рассказывать, дело очень секретное. Но я скажу, чтобы ты ничего иного не думал, — она села рядом, прислонившись головой к его плечу. Он обнял ее, прижимая к себе.
— Я слушаю.
— Дело касается концлагерей. Эта кость в горле Германии, — она вздохнула, — Мюллер и Шелленберг наконец-то добились от рейхсфюрера согласия на начало эвакуации заключенных концлагерей эмиссарами Красного Креста. Кальтенбруннер категорически против. А фюрер, естественно, об этом вообще ничего не знает. Гиммлер как огня боится, что фюрер узнает, а Кальтенбруннер как-то разнюхает и донесет ему. Это означает, что Гиммлера обвинят в предательстве. Он, естественно, скажет, что ни о чем не информирован, и все свершилось за его спиной. Потом предупредил, что все на личную ответственность исполнителей. А это, в свою очередь, означает, что в случае провала всей операции главного исполнителя поставят к стенке.
— И этим исполнителем они выбрали тебя? — он усмехнулся. — Там не нашлось ни одного мужчины, кто мог бы справиться с такой задачей?
— С какой задачей? — она подняла голову и посмотрела ему в лицо. — Встать к стенке? Нет, среди мужчин желающих не нашлось. А приказать Мюллер считает себя не в праве. К тому же я столько времени добивалась того, чтобы узников хоть как-то начали освобождать или хотя бы прекратили морить голодом и душить в газовых камерах, столько имела на эту тему бесед и с Мюллером, и с самим рейхсфюрером, что теперь отступиться было бы в высшей степени странно. Я сказал Генриху еще до отъезда сюда, что если Гиммлер в конце концов на что-то решится, а он давно что-то замышляет, то на меня они могут рассчитывать — я поеду. При любых условиях. Мюллер дает мне солдат, бронетранспортеры для сопровождения эмиссаров. Но не только для сопровождения. Некоторые лагеря придется брать штурмом. Начальники там категорически против такой инициативы. Они получили от Кальтенбруннера совсем другие распоряжения.
— Брать лагеря штурмом? — он переспросил с недоумением. — Они хотят, чтобы ты брала штурмом лагеря? Они что, с ума сошли?
— Нет, я надеюсь, — она пожала плечами и снова взяла у него сигарету. — Но другого выхода нет. Нет другого офицера в соответствующем звании и с подходящими полномочиями. Никто не хочет рисковать жизнью из-за каких-то евреев и славян, ну, пусть там найдется еще сотня-другая голландцев и французов, участников Сопротивления. А для чего, собственно? Каждый думает — обойдется без меня. И никто не хочет осознать, как это важно. Мюллер дает мне унтерштурмфюрера и тридцать солдат под команду. Вот с ними мы должны освободить пять лагерей, это для начала. Пока не очень крупных, на пробу. Чтобы посмотреть, какая реакция будет в Англии и США. Стоит ли это делать дальше, что мы получим от такого мероприятия, какие политические дивиденды.
— Что-что? Политические дивиденды? Ты еще и политик? — он наклонился и поцеловал ее в нос.
— Я не политик, — она покачала головой. — Я врач. И я знаю, что в лагерях люди порой терпят адские мучения. Я и сама себе плохо все это представляю, — она вздохнула, опустив докуренную сигарету в пепельницу, — но как-нибудь справлюсь. Приказ рейхсфюрера будет у меня, его уже готовят, я буду распоряжаться от его имени всем. Но если все дойдет до фюрера, меня же поставят к стенке за самоуправство. Единственное, на что я надеюсь, так это на то, что Мюллер не позволит этим сведениям дойти, ведь вся информация, которая поступает к фюреру по этой части, проходит через фильтры гестапо. Если все откроется, Мюллера тоже по головке не погладят. Но, как бы то ни было, отступать уже поздно, надо ехать. Солдаты готовы, бронетранспортеры тоже, эмиссары Красного Креста прибудут со дня на день.
— Это очень опасно, Мари, — он откинулся назад, увлекая ее за собой. Она намотала ему на запястье длинный коричневый локон волос. Подняв руку, он поцеловал его.
— Да, это опасно. Но это очень важно. Это не менее важно, чем наступление, которое вы ведете здесь. Не менее важно, чем оборона Берлина. От этого зависит будущее Германии, что с ней будет, если наступление и оборона не помогут. Надо использовать разногласия между союзниками, надо выбить у Сталина его главный козырь — деятельность концлагерей, которым он сдерживает своих союзников, уже готовых от него отказаться. Когда большевики захватили Польшу, они в полной мере воспользовались этим преимуществом и заклеймили нас на весь мир. Надо помочь англичанам и американцам найти повод, чтобы снова принять нас как цивилизованное государство. Из-за лагерей они не могут поступиться своими принципами. Мы должны проявить готовность идти на компромисс. Я уже не говорю о жизнях тех людей, которые содержатся в этих лагерях. Они все имеют право жить, любить, как я люблю тебя, — она обняла его за плечи, прислонившись щекой к виску. — Они все на это имеют право, будь они французы, евреи или цыгане. Если не можешь возвращать жизнь, не торопись ее забирать, это не в твоей власти, так написал Толкин. Он был прав. Нам не дано возвращать жизнь мертвым. И никакие теории не оправдывают массовую гибель людей в газовых камерах. Да, никто не хочет связываться, все боятся, все сейчас думают о себе. Но я не боюсь. Я поеду. Я врач, я всегда старалась облегчать страдания людей, чтобы они были счастливы, здоровы. Я не могу остаться в стороне. Ни в коем случае. Даже если бы меня посылали бы на другой фронт, я нашла бы возможность остаться здесь с тобой, но это тот случай, когда я просто не могу себе этого позволить. Тот случай, что если можешь сделать самую малость, делай. Остаться в стороне и думать о себе — бесчестно, преступно.
— Мы больше не увидимся? — он отстранил ее, взглянув в глаза.
— Я не знаю, — она в растерянности пожала плечами. — Наступают дни, когда не знаешь, что случится в следующий час. Но почему не увидимся? Если все пройдет благополучно и к стенке меня не поставят, — она улыбнулась, — я побуду немного в Шарите, разберусь там со всем, что накопилось, и снова напишу рапорт, чтобы меня направили сюда. Мы обязательно увидимся, Йохан. Я все сделаю для этого. Что же мне еще делать, как не стремиться к тебе навстречу?
