Иван Дроздов - Дубинушка
— Вень, Вениамин! Ты жив? Что с тобой?..
Вениамин застонал и с трудом открыл глаза. Приподнялся на локтях, посмотрел в одну сторону, в другую. Сказал:
— Где они?
— Кто?
— А те, что стреляли. Их нанял Дергачевский. Испугался моей кассеты и — нанял.
Рукой взялся за грудь.
— Болит.
— Что болит? Где?..
— Тут, сердце.
И уронил на землю голову. Маша ощупала рану на голове; будто бы не глубокая, пуля срезала волосы и кожу. Расстегнула куртку: раны у сердца не было, но Вениамин от прикосновения Машиной руки сжался, застонал. Она сказала:
— Сейчас подгоню машину, повезу тебя в больницу.
— Не надо в больницу! Там Дергачевский. Он прикажет главному врачу — и меня отправят на тот свет.
— Дергачевский в банке, а мы поедем в больницу.
— Не надо в больницу! Дергачевский везде. Он что скажет врачу, тот так и сделает. Вези меня к ребятам.
— К каким ребятам?
— К тем, что в храме. К ним на работу ходит старый доктор, он меня посмотрит.
Маша подогнала машину, и они вместе с Зоей кое-как помогли Чубатому забраться на сидение. Через несколько минут они были на строительной площадке храма. Тут как раз только что кончили работу и все зашли в домик, отстроенный и меблированный для будущего священника всего лишь три дня назад. Домик выложили из красного кирпича, покрыли белой жестью, он был очень красив и гармонично вписывался в ансамбль храма. В домике была квартира для семьи батюшки, три комнаты для гостей и небольшой зал для занятий с детьми — нечто вроде церковно-приходской школы. Вениамина положили в комнате для гостей, и Маша, никогда и никого не лечившая, обмыла рану на голове парня, помогла доктору Петру Петровичу осмотреть его. Обступившим Вениамина рабочим и следователю Павлу Арканцеву доктор сказал:
— В него попали две пули: одна по касательной задела голову, другая угодила в кошелёк и ушибла район сердца.
И, повернувшись к Чубатому:
— Будем считать, ты, Веня, в рубашке родился.
А Маша под руководством доктора спиртом и йодом обработала рану, перебинтовала голову. Вениамин приходил в себя и охотно рассказывал подсевшему к нему Павлу Арканцеву.
Рабочие, подсаживаясь к столу, где был приготовлен для них обед, уже знали подоплёку дела. Чубатый уже сказал им: он отдал банкиру кассету с болтовнёй турков о торговле детьми, ну и вот… получил от банкира.
Никто не заметил, как из столовой вышел Борис Простаков и пошел к дому генерала, где он жил. Достал из чемоданчика свой прибор и вновь вернулся в домик священника. Тут он хотел попросить Машу, чтобы та отвезла его в район, где у него объявились вдруг срочные дела. Но эти «срочные дела» подкатили на «Мерседесе» к их домику, и в столовую вошли Тихон Щербатый и банкир Дергачевский. Банкир сразу же прошёл к Чубатому, сел у его изголовья. Заговорил решительно и заметно заикаясь, чего раньше с ним не было:
— Ты говорил кому-нибудь о нашем с тобой разговоре?
— Да нет, зачем же мне болтать об этом.
— Хорошо сделал. Ты молодец, а тех, кто в тебя стрелял, мы найдём и отдадим под суд.
Дергачевский оглядывал парня, искал на нём раны.
— Голову сильно повредили?
— Чуть задели. Доктор говорит, по касательной.
В этот момент в комнату вошел Тихон Щербатый, а за ним Борис Простаков. Он шёл сзади и «ударил» своей пушкой в затылок Щербатому. И прежде чем тот почувствовал в своей голове внезапную свежесть, будто мозги его обдало прохладным ветерком, Борис зашёл со спины банкира и пустил «автоматную очередь» в него. Тот тоже вздрогнул и взялся за лоб, точно по нему ползла пчела. Свежий ветер и у него лёгкой волной зашумел в районе затылка. Оба они, и банкир Дергачевский, и Тихон Щербатый, словно по команде поднялись и пошли в столовую. Здесь им предложили стулья, пригласили обедать, но они прошли один к одному дивану, другой к другому, и так же, словно по команде, заняли одинаковые позы: обхватили головы руками и локтями оперлись на колени. Сидели молча, не шевелясь. Доктор Пётр Петрович некоторое время смотрел на них, а потом решил, что им обоим сделалось плохо. Подошёл к Щербатому, тихо спросил:
— Что с вами?
Щербатый вздрогнул, уставился взором на доктора.
— Нет, нет, Пётр Петрович, со мной всё в порядке.
И поднялся, встряхнулся, но затем снова сел, но теперь уже привалился к спинке дивана и подобревшим, и даже счастливо весёлым взглядом смотрел на рабочих. И будто бы очнувшись от какого-то забытья, обратился с вопросом к Вячеславу Кузнецову:
— Вам нужны рабочие?
— Нет, не нужны. Мы, слава Богу, скоро заканчиваем стройку.
Банкир тоже сказал Кузнецову:
— Вам, конечно, нужны деньги. Деньги нужны всем, и вы мне не говорите, что это не так.
— Деньги бы не помешали, но вы же даёте их под процент. А у меня нет возможности отдавать деньги, а уж если с процентом…
— Не надо отдавать деньги, — воскликнул банкир. — Если епископ даёт вам деньги и не требует отдачи, то почему Дергачевский будет поступать иначе?.. Почему, я вас спрашиваю?.. Вы скажите, что тут ещё надо делать?..
— Ограда. Нам нужна хорошая ограда. У меня есть чертежи, и есть завод, который может сделать, но нет денег.
— Будет у вас хорошая ограда. Уже такая ограда, что вы оближете пальчики. Дергачевский, конечно, умеет считать деньги, но на храм мы найдём любую сумму. И пусть люди знают: Дергачевский верит в Бога, Дергачевский любит Бога, Дергачевский даёт ему деньги. Вы будете приезжать ко мне завтра и получите сколько надо.
— Да, да, — вступил в беседу Щербатый, — у меня тоже лежат в банке деньги, небольшие, но есть кое-что, вы заходите ко мне, и я тоже вам их отдам.
Рабочие удивлялись, недоумевали: поведение нежданных гостей, их щедрые посулы казались нереальными, не сообразовывались с их зверским видом, с которым они ворвались в столовую. И только один человек, сидевший за столом, понимал происшедшую с ними в одно мгновение метаморфозу, — это был Борис Простаков. Он ликовал, его лицо светилось от восторга. Для него был особенно важен тот примечательный факт, что созидательные лучи его прибора одинаково благотворно сработали на две совершенно разные генетические схемы человеческой психологии: на бурный, взрывной и склонный к добру характер донского казака, и на противоположную природу банкира Дергачевского. Тут была сокрыта заветная мечта русского учёного: привести все народы мира ко всеобщей любви и благоденствию, идея, которую все философы до сих пор считают химерической, а он, молодой русский учёный, доказал: поскольку все люди сотворены по образу и подобию Божьему, то и на уровне всех молекул, содержащихся в их организме, они могут быть приведены к состоянию Божественной любви и гармонии. Для этого надо только убрать из головного мозга все разрушительные и агрессивные компоненты, которые были накоплены в течение тысячелетий в процессе борьбы за место под солнцем.
