Александр Старшинов - Наследник императора
Глава III
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Март — апрель 858 года от основания Рима[81]
Берег Данубия
Когда Приск шагнул в распахнутые ворота Дробеты, то почти не поверил себе, что путь закончен.
Послание Лонгина, доставленное Приском и переданное почтарям, отослали в Рим с особым гонцом еще из Берзобиса. Посланец будет мчаться день и ночь, меняя на почтовых станциях взмыленных лошадей. Что-то решит император? Скажет — война… Траян так хотел ее. И — кто знает — возможно, войны не менее сильно жаждал Децебал.
Так что гонцы с известием о смерти Лонгина на много дней опередили центуриона и его друзей на пути в Дробету. Прежде всего потому, что легионеры задержались в пути — сначала заболел Тиресий, а потом Фламма умудрился провалиться в ручей и едва не отморозил себе ноги. Так что пришлось надолго сделать остановку в Берзобисе, в лагере вексилляции Четвертого Флавиева легиона, и двинуться дальше лишь спустя десять дней.
Военный трибун Требоний центуриону и его спутникам обрадовался, будто самой близкой родне, тут же каждому пожаловал по десять дней отпуска и наобещал кучу всяких благ, впрочем, как заметил Приск, свои обещания Требоний зачастую не выполнял.
Приск раздумывал — сразу ли просить разрешения у трибуна отправиться в Эск или послать кого-нибудь с известием, когда увидел по дороге спешащего навстречу Гермия.
— А я знал, что ты вернешься! Знал, когда заемное письмо подписывал!
Вольноотпущенник чуть ли не полез обниматься с центурионом, но был остановлен вполне даже недвусмысленным жестом: как ни верти, а бывший раб никогда римскому гражданину равным не станет.
— К себе иди! Скорее! — посоветовал, обиженно надув губы, Гермий.
Приск посмотрел на него удивленно, но совету последовал.
В комнате центуриона было тепло, даже жарко от двух наполненных алыми углями жаровен. Всю мебель передвинули, а в углу стояла большая корзина, накрытая редкой тканью. На кровати центуриона кто-то спал.
— Да что за напасть такая! У меня что — постоялый двор! — возмутился Приск.
Спящий тут же вскочил.
И тогда Приск узнал Кориоллу.
В следующий миг центурион уже сжимал в объятиях свою милую. Целовал жадно, обнимая ставшую вновь стройной талию. А потом услышал странное то ли хныканье, то ли мяуканье за спиной. Оглянулся. Корзина заметно раскачивалась. Ребенок? Колыбель?
Ну ничего себе! Ай да Требоний! Позволил женщине с ребенком жить в крепости. Уж точно проверяющего Лонгина на него нет!
— Наша дочь, — сказала Кориолла. — Флорис… Сейчас покажу! — Она подтащила Приска к колыбельке, подняла покров. Закутанное в белое существо смотрело на них круглыми темными глазами и важно посапывало розовым носиком.
— Красавицей будет! — уверенно заявила Кориолла.
Тут дверь комнаты приоткрылась, потом просунулась голова, обмотанная красным шерстяным платком, и какое-то странное чувство охватило Приска, будто произошло смещение пространства и времени, и если он выйдет из дома, то за дверью в мартовских влажных сумерках окажется вовсе не крепость Дробета, а укрытая плотными облаками Сармизегетуза. Потом он понял, что перед ним всего лишь служанка Куки, и тряхнул головой, прогоняя наваждение.
— Я тут творога принесла, да вина, да молочка, тебе, госпожа, молочко пить надобно, — пискнула Мышка.
— Кука вернулся! — сообщила Кориолла.
— Да неужто? — всплеснула руками Мышка. Хорошо, успела поставить на стол все припасы, а так бы разбила кувшин и разлила молоко. — И где он?
— Да в банях, где ж ему быть, — хмыкнул Приск.
Девчонка тут же умчалась.
— Тебе тоже надобно в бани, — заметила Кориолла и демонстративно наморщила нос.
— Подожди… — отмахнулся центурион. — Скажи, почему ты в Дробете?
Кориолла опустила голову.
— Я, мы… Тут весть пришла, что ты погиб, Гай.
— Вот же ерунда! И ты поверила! — Он привлек Кориоллу к себе и прижал крепко-крепко. — Как ты могла!
— Я не поверила… Но… — Она запнулась, головы не поднимала, сопела в подмышку, готовая расплакаться.
— Да в чем дело-то?
— Дом за долги пришлось продать… И Кукину часть, и твою… ничего не осталось, только кобылу мы с собой увели, да рабов, да два мешка с вещами… Малыш сюда переехать помог.
— И кому все досталось? — спросил Приск, внутренне каменея.
— Ларов я забрала… — спешно добавила Кориолла. — Ларов нельзя оставлять.
— Кто дом получил?!
— Ликса Кандид.
Приск почти не удивился ответу. На войне подобно стервятникам жиреют снабженцы, а тот, кто идет в атаку с пилумом и мечом, имеет право лишь проливать свою кровь в неограниченных количествах.
Аве, Цезарь!
— Не переживай, мы вновь купим дом, — пообещал Приск.
Хотя он даже не знал, где теперь раздобыть денег на положенную центуриону лорику.
«Пятьсот тысяч фунтов золота…» — будто наяву прозвучал голос убитого Монтана, насмешливо так прозвучал, с издевкой.
М-да, римляне решают все свои финансовые проблемы одинаково — отправляются грабить. Ну что ж…
Да будет война!
* * *После бани да перекуса Приск запер дверь в комнату на засов и нырнул вместе с юной женой в постель. Тут напало на них нечто вроде помрачения, какое, рассказывают, случается с участниками вакханалий, но те одуряют себя снадобьями и дурманящими разум напитками, а Приск с Кориоллой выпили лишь по бокалу вина, так что краткосрочное безумие никак нельзя было списать на сок виноградной лозы.
Потом они лежали в постели, и Приск, перебирая руками простыни и прикидывая, хватит ли сил на новый приступ Венериной крепости, рассказывал о своем путешествии, а Кориолла рассказывала о своем — об ожидании, о страшной вести, о путешествии в Дробету.
И так за рассказами заснули оба, а проснувшись, Приск решил, что для нового штурма крепости он вполне даже пригоден. И осуществил.
* * *Уже после заката солнца сели они за стол, за трапезу скорее скромную, нежели обильную. Друзья присоединились. Все выглядели усталыми, но довольными. Кука постоянно шутил, хмыкал и тискал Мышку, которую он, как выяснилось, только что сделал вольноотпущенницей.
— Видимо, очень сильно по девчонке соскучился, — прокомментировал решение товарища Тиресий.
— Эх, Гай, мы опять с тобой голодранцы, а не солидные домовладельцы! — повторял Кука, подливая себе в бокал неразбавленного вина. — И если Адриан тебя не наградит, а нас заодно с тобой, так и останемся мы до конца дней своих голожопыми.
