Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII
При этих словах Сен-Мар внезапно изменился в лице, он покраснел, затем побледнел, жилы на его лбу вздулись и стали похожи на голубые линии, проведенные невидимой рукой.
— Да,— продолжал он, вскакивая и ломая руки с силой, свидетельствовавшей об отчаянии, которое разрывало ему сердце,— да, я ношу в груди все муки, которые любовь уготовила жертвам своим. Юная дева, ради которой я потряс бы империи, ради которой я все претерпел, вплоть до милостей короля (а она, верно, и не почувствовала всего, что я сделал для нее), еще не может быть моею. Она принадлежит мне перед богом, но в глазах людей я ей чужой; хуже того, каждый день в моем присутствии ведутся разговоры о том, который из европейских тронов ей подобает занять, я же не смею возвысить голос и сказать свое слово, ибо никому и в голову не приходит считать меня равным Марии, ведь ее руки не удостаиваются иные принцы крови, стоящие много выше меня. Я прячусь, как преступник, дабы услышать сквозь решетку голос той, которая предназначена мне в жены; на. людях я должен склоняться перед ней! Кто я? Ее супруг и возлюбленный под покровом тайны, ее слуга при свете дня. Это невыносимо! Я не могу так жить; надо сделать последний шаг, который либо вознесет меня, либо низвергнет.
— И ради личного счастья вы хотите ввергнуть в хаос государство!
— Благополучие государства согласуется с моим счастьем. Я способствую ему, уничтожая тирана короля. Омерзение, которое внушает мне этот человек, вошло в мою плоть и кровь. Отправляясь к нему на службу, я столкнулся с тягчайшим преступлением — с истязанием и убийством Урбена Грандье; кардинал — злой гений несчастного короля, и я обезврежу его. Я мог бы стать добрым гением Людовика Тринадцатого; мысль эта принадлежит Марии, и это ее благороднейшая мысль. Но, мнится мне, я не одержу победы над истерзанной душою короля.
— На что же вы рассчитываете? — спросил де Ту.
— На удачу. Если король в течение нескольких часов не нарушит своего слова, я выиграл; на этом единственном расчете и зиждется моя судьба.
— И судьба вашей Марии?!
— Что вы, помилуйте! — горячо возразил Сен-Мар.— Нет, нет, если он предаст меня, я подпишу договор с Испанией и начну войну.
— Какой ужас! — воскликнул советник.— Междоусобная война и союз с чужеземцами!
— Да, это преступление,— холодно молвил Сен-Мар,— но разве я вас просил принимать в нем участие?
— Жестокосердный, неблагодарный! — вскричал его друг.— Как поворачивается у вас язык так говорить со мной? Разве вы не знаете, разве я не доказал вам, что дружба для меня выше всех остальных чувств? Могу ли пережить, не говоря уже о вашей смерти, малейшее ваше несчастье? Но позвольте мне умилостивить вас — не губите Францию! О мой друг, мой единственный друг! На коленях молю вас, не надо преступлений, пощадим нашу отчизну! Я говорю «мы», ибо всегда буду действовать заодно с вами; не лишайте меня самоуважения, ради которого я столько трудился, не оскверняйте мою жизнь и мою смерть.
Де Ту упал на колени перед своим другом, а тот, отбросив напускную холодность, поднял его и, прижав к груди, проговорил сдавленным голосом:
— Зачем вы так горячо любите меня? Что вы делаете, друг? Зачем любить меня? Вы мудры, чисты, добродетельны; вам неведомы ни безрассудная страсть, ни жажда мщения; ваша душа вскормлена лишь религией и наукой, так зачем же любить меня? Что вам принесла моя дружба? Ничего, кроме тревоги и огорчения. Неужто вы еще подвергнетесь опасности из-за нее? Отстранитесь от меня — наши пути разошлись; вы видите, пребывание при дворе растлило меня: я утерял свое былое чистосердечие, свою былую доброту, я замышляю гибель человека и научился обманывать друга. Забудьте меня, пренебрегите мною; я уже не стою ваших помыслов, могу ли подвергнуть вас опасности?
— Да, можете, если поклянетесь не предавать короля и Францию, — сказал де Ту.— Известно ли вам, что речь идет о разделе вашей родины? Известно ли вам, что Франция никогда не получит обратно отданных вами городов? Известно ли вам, что имя ваше будет внушать омерзение потомкам? Известно ли вам, что французские матери будут проклинать его, когда им придется обучать своих детей языку чужеземцев? Известно ли вам все это? Идемте.
И он увлек его к бюсту Людовика XIII.
— Поклянитесь перед ним (ведь он тоже ваш друг!), поклянитесь никогда не подписывать этого постыдного договора.
Сен-Мар опустил глаза и ответил с непреодолимым упорством, хотя и покраснев:
— Я вам сказал: если меня принудят, я подпишу.
Де Ту побледнел и выпустил его руку; в полном отчаянии он дважды прошелся по комнате, скрестив руки. Затем он торжественно приблизился к бюсту своего отца и открыл большую книгу, лежавшую у постамента; он отыскал заложенную страницу и прочел вслух:
Я полагаю, следовательно, что г-н Линьебеф был справедливо приговорен к смерти руанским парламентом за то, что не выдал заговора Катевиля против государства.
Благоговейно держа в руках открытую книгу и созерцая бюст председателя суда де Ту, чьи Мемуары он только что читал, советник промолвил:
— Да, отец мой, вы правильно рассудили, я совершу преступление и заслужу смерть, но могу ли я поступить иначе? Я не выдам этого предателя, потому что это было бы тоже предательством — он мой друг и несчастен.— Затем он подошел к Сен-Мару, снова взял его за руку и сказал: — Как видите, я много сделал для вас, сударь, но не ждите от меня ничего более, если вы подпишете этот договор.
Сен-Мар был взволнован до глубины души этой сценой: он чувствовал, как сильно должен страдать друг, отталкивая его. Он сдержал, однако, навернувшиеся на глаза слезы и ответил, обнимая его:
— Ах, де Ту, вы, как всегда, безупречны; да, вы оказываете мне услугу, отдаляясь от меня; если бы наши судьбы были связаны, я не смел бы располагать своей жизнью и не решился бы жертвовать ею в случае необходимости; но теперь я принесу ее в жертву; и, повторяю вам, если меня принудят к этому, подпишу договор с Испанией.
Глава XIX
ОХОТА
Надобно возблагодарить свою звезду, если тебе случится уйти от людей, не причинив им зла и не став их недругом.
Ш. Нодье. «Жан Сбогар»Между тем болезнь Людовика XIII повергала Францию в смятение, неизменно охватывающее слабые государства при близкой кончине монарха. Хотя Ришелье и был центром монархии, он правил лишь именем Людовика XIII и как бы окруженный ореолом этого имени, которое он возвеличил. Имея неограниченную власть над своим господином, он все же страшился его; и этот страх успокаивал народ, ибо король служил незыблемой преградой честолюбивым замыслам министра. Но как поступит этот надменный министр после смерти монарха? Существует ли предел для того, кто ни перед чем не останавливался? Он так привык к скипетру, что, пожалуй, и впредь будет владеть им и подписывать своим именем законы, которые самовластно издаст. Эти опасения волновали все умы. Народ напрасно искал среди дворянства тех колоссов, к защите которых он привык прибегать во время политических бурь,— он видел лишь их свежие могилы; парламенты безмолвствовали, и чувствовалось,— ничто не воспрепятствует чудовищному росту этой самозванной власти. Никто не поверил притворной болезни министра, никого не трогала его мнимая агония, слишком часто обманывавшая всеобщие надежды, и то, что Ришелье удалился от дел, не мешало чувствовать повсюду тяжелую десницу кровавого выскочки.
