Игорь Наживин - Степан Разин (Казаки)
Но у него заболела душа болью привычной – точно вот кто клещами сердце ухватил и не отпускает…
И так шла ночь. Иногда брызгали искрами угасающие костры. Лёгкий снежок реял над огнями. И тревожны были кони. Морозец усиливался, и иногда кто-нибудь из казаков вскакивал, поправлял огонь, топотал ногами, размахивал руками и снова, бормоча ругательства, норовил улечься как потеплее. И муть рассвета непогожего разливалась медлительно. А разведчиков всё не было…
– Бррррр… – зябло пустил отец Савва, вскакивая и топоча ногами дробно. – Вот так пробрало!.. Нет, что-то наши опочивальни плохо топят холопы – должно, хозяин дров жалеет… Бррр… Вставай, ребятушки, а то и Царство Небесное проспите… А ты так всю ночь и не спал, полковник? И чудной ты человек!.. Ты против Господа идти норовишь – для чего же Он, милостивец, и ночь сотворил, как не спать?… Бррр…
XXXII. «Глуподерзие и людодерство»
Табор зашевелился. Люди кашляли, плевались, переговаривались зяблыми, хриплыми голосами и тащили уже со всех сторон сушняк…
И вдруг из чащи на поляну вырвался худенький и рябой мужичонка в лапотках, рваном полушубке и без шапки. На лице его был испуг. Всё всполошилось.
– Братцы, спасайся!.. – негромко бросил он. – Царские люди рядом, в лесу…
Сперва заметались, потом обступили его тесно…
Оказалось, что двое повстанческих лазутчиков были захвачены врасплох драгунами, а один убит при попытке к бегству. Ещё с вечера подошли ратные люди к Темникову – конечно, было их видимо-невидимо, – и темниковцы, трясясь, встретили их крестным ходом. И сразу начальные люди стали пытать про Ерика да про Савву. Темниковцы позамялись было, но сейчас же скорым обычаем десятерых развесили по берёзам, темниковцы всё рассказали и дали зверовщиков вожатыми.
– И меня подводчиком забрали… – весь белый, трясясь, торопился мужичонка. – Да вот тут, в чащобе, вырвался я и убёг… Скорее, скорее!.. Они вовсе рядом…
– Живо все через Журавлиный дол в леса!.. – скомандовал Савва, наскоро пошептавшись с Кабаном. – Там не найдут…
– Все выходы из болота конными заняты… – бросил мужичонка. – Никуда теперь не пройдёшь…
– Так что же делать? Погибать?… – в отчаянии уронил кто-то.
– Погибать или биться.
– Все к оружию!.. – крикнул Ерик. – Может, прорвёмся в леса…
Все схватились за оружие и насторожились. По лесу уже ясно шёл сторожкий шорох, – и справа, и слева, и спереди, и даже как будто и от Журавлиного дола. Сомнения не было: они были окружены. И сразу табором овладела паника: те из лесу бить будут, а они все как на ладонке. Заметались судорожно… А шорох нарастал. Вот совсем близко, за стеной молодого ельника, послышалось звонкое ржание лошади, удар плетью сплеча, осторожные голоса. Между деревьями замелькали всадники.
– Эй, там!.. – раскатился молодой, энергичный голос– Сдавайся, кому жизнь мила…
Поколебавшись, повстанцы сложили оружие. Некоторые даже на колени загодя встали. Алена горячими глазами осмотрела их ряды и – плюнула. Ерик не отрывал от неё тревожного взгляда. Она слабо, украдкой улыбнулась ему…
Через полчаса едва видными лесными дорогами по мерзлой, крепкой земле, по которой так весело ходить, рейтары и драгуны, звеня оружием и поёживаясь, вели к Темникову толпу повстанцев. Там, на соборной площади, уже стояли виселицы. И тут же, на площади, сразу начался суд. Судил сам князь Долгорукий, как всегда твёрдый, точно железом налитой. Он был очень раздражён: вокруг Арзамаса, как только он выступил оттуда сюда, снова началось кровавое восстание… Темниковцы сразу выдали ему главных зачинщиков: попа Савву, Ерика, вещую жёнку Алёну и Федьку Кабана, подводчика и укрывателя воров.
– А вот это у неё, ведуньи, вчерась при обыске нашли… – сказал соборный протопоп, жёлтый, веснушчатый человек с острым носом и колючими глазами. – Чернокнижница отпетая.
Князь брезгливо и не без некоторого опасения перекинул несколько потемневших листов книги: травы какие-то, месяц с лицом человеческим, звери невиданные и таинственные знаки. И везде эта цифирь проклятая… В иноземных грамотах князь был не горазд и к книгам вообще относился подозрительно. Он враждебно посмотрел на Алёну, которая сияла на него своими прелестными глазами.
– Сожечь в избе, – коротко сказал он.
Не помня себя схватился было Ерик за саблю, но – сабли не было.
– Князь, женщину эту я знаю давно… – сказал он. – На неё клеплют по злобе…
Князь зорко посмотрел на него.
– Дворянин?
– Дворянин…
– Стыдно!.. – отрезал князь.
Ерик одним движением разорвал свой ветхий зипун и совсем истлевшую рубаху на груди.
– Видишь? – крикнул он, точно не помня себя и указывая на два круглых шрама. – Это вот польские пули – когда с тобой в польском походе был, получил… Вот на плече – видишь? – удар татарской сабли… На лице вот это от пики польской, а это опять пуля, а это – сабля… Есть и другие отметки… Довольно с тебя? Да?… Ну, так вот за всё это прошу только одной награды: не трогай этой женщины… Не ведьма она, вот тебе крест святой!..
Всё вокруг затаило дыхание.
У князя Юрия Алексеевича Долгорукого было поставлено за правило – ужаснуть. И никогда не менял он принятых решений. Власть не должна колебаться.
– За раны и труды наши жалует нас царь своей милостью чинами, и деньгами, и поместьями… – сказал он громко. – А за измену, за лихое дело, за воровство, я, его слуга, жалую тебе петлю на шею…
– Так будьте же вы все прокляты!.. – исступлённо крикнул Ерик.
Обеими руками он схватился за голову, глаза его были безумны, и он так и застыл. По белому лицу Алёны покатились слезы. Всё – молчало.
– Это кто? – строго спросил князь.
– Поп, отец Савва… – ответил распоп с готовностью.
– Повесить. А это?
– Федька Кабан, зверовщик.
– Повесить…
Князь встал. Все повстанцы повалились на землю.
– Встать!.. В ряды!..
Все поднялись и выровнялись.
– Десятого повесить, а остальным плети и крестное целование…
Точно порыв ветра пробежал по толпе горожан. Среди повстанцев послышались истошные рыдания, дикий вой, причитания. Долгорукий обратился к князю Щербатову, своему товарищу.
– Я оставляю тебе, князь, здесь полприказа стрелецкого и драгун, а с остальными иду сейчас назад в Арзамас… – сказал он тихо. – Там опять началось. И за Нижний опасаются, и под Макарием шумят… Ты иди на оба Ломова, а ты, Хитрово, на Керенск… И вот еще за чем следи неусыпно: начальники отрядов наших стали обращать пленных воров в свои холопы. Так приказывай всем моим именем под крепким страхом, чтобы они этого не чинили. Вообще действуй твёрже и шли мне конных гонцов каждодневно. Понял?
– Слушаю, князь…
– Ну, вот… Пока прощайте…
Через четверть часа заиграли трубы, забили тулумбасы и во главе своих войск хмурый, но решительный князь Юрий Долгорукий покинул Темников.
На площади, между собором и виселицами, уже громоздилась взъерошенная куча брёвен, дров и соломы. Среди неё торчал грубый деревянный крест. На кресте висела Алёна. Она была белее снега, и тёмные, вещие глаза её, полные истомы смертной и бесконечной любви, не отрывались от Ерика. И он был бел, и на раскрытую грудь капала капля за каплей кровь из бешено закушенной губы. Он не мог поднять глаз на костёр… Савва смотрел на синенькие в золотых звёздах купола, вокруг которых кружились галки и вороны. Федька, как всегда, был задумчив и тих.
– Ну, что ж задумались?… – говорил протопоп. – Начали, так надо кончать…
Весело закурились сухие стружки. Всё затаило дыхание. Пыхнула красно солома. Разбежались золотыми бесенятами маленькие огоньки. И гуще пыхнул дым. И вдруг с воем и свистом, хлопая краснодымными полотнищами пламени, ярким золотым цветком вспыхнул весь костёр.
– Ми… лый… Сол… ныш… ко… А-а-а-а.
Ерик шатался.
– Иди, иди… – подгонял палач. Чего стали?
– А-а-а-а… – мучительно-жалостно неслось с костра, разметавшего свои рыжие космы во все стороны.
Ерик вдруг решительными шагами подошел к виселице, сам надел на себя петлю и сурово отрубил палачу:
– Верши!..
Он повис и закачался. Подтянул ноги, вытянулся, затих. Глаза его, мутнея, не отрывались от костра, и в них плясало отражение золотых огней. С неба тихо реял первый снежок. Вороны и галки кружились всё вокруг синеньких главок с золотыми звёздочками. Палач быстро поднимал одного смертника за другим на виселицы.
Возбуждённые темниковцы с деловитой озабоченностью шли торопливо со всех сторон к собору: сейчас начнётся благодарственный молебен…
XXXIII. В ставке
Страшной грозой снова пронёсся Долгорукий по лесному краю вокруг Арзамаса. Горели деревни, по деревьям качались бесчисленные удавленники, разжиревшие волки и вороны не успевали пожирать убитых и раненых по полям и лесным трущобам. Они думали, что для них наступил на земле золотой век… И снова засел ратный воевода в Арзамасе, руководя отсюда через гонцов действиями своих отрядов от берегов Волги чуть не до Днепра.
